Николай Лугинов - По велению Чингисхана

Монголы восходили на гору с тяжелыми камнями в руках и укладывали на вершине, выражая этим участие каждого в общем деле. Потом они танцевали вокруг дерева, двигаясь согласно движению небесного светила, то широко расходясь, то сближаясь и крепко держась за руки, осознавая свое нерушимое родовое единство.

Джэсэгэй оглядывал окрестности – и дух перехватывало: с высоты Обо – священного места – степная ширь виделась такой же беспредельной, как и небесная… Река Онон, то делаясь многопалой, то вновь собираясь в единое русло, блестела, как слюда, и казалась совершенно недвижной… Так же и вся жизнь, подумалось Джэсэгэю, если смотреть на нее вблизи – движется, течет, меняется, а если взглянуть издали, глазами далеких предков – многое ли изменилось?.. Джэсэгэй ощущал незримое присутствие своих прародителей, наблюдавших сейчас за ним из недр Верхнего мира, и сердце, грудь батыра словно бы становились вместилищем всей степи, всех просторов под синим куполом небес, где род монголов творил свое бессмертие.

Так, размышляя о том, как мал и ничтожен человек сам по себе и как он величественен в вековой цепи рода, Джэсэгэй спускался с людьми со священной горы Хорхонох. Близилась ночь, стремительно надвигались тучи, сгущаясь у вершины могучей лиственницы. Вдруг небо словно треснуло, и Бог Верхнего мира во гневе послал огненное копье прямо в священное дерево, расщепив его… Это был дурной знак. Дерево не сгорело, но, затянувшись с годами в пораженных местах корой, так и осталось многоствольным… Стало терять свой былой блеск и громкое звучание славное имя монголов, ибо племя все более распадалось на отдельные родовые стволы, которые в упоении движением собственной судьбы забывали о принадлежности к единым корням.

Но об этом отдельный разговор.

Война не прекращалась ни зимой, ни летом. Тринадцать раз монголы вступали в битву с татарами, но никому не удавалось взять верх: каждая из сторон возвращалась восвояси, оставляя на поле брани неисчислимые жертвы. Завещание Амбагай-хагана сыновьям Хутулу и Хадаану и народу монголов не было выполнено.

Только батыр Джэсэгэй из всех битв выходил победителем, с малыми потерями, приводил полчища плененных, пригонял захваченный скот, обозы… Но не радость и торжество вызывали успехи его у почтенных тойонов, дела которых не ладились, а зависть.

Правда, самые бывалые и совсем молодые Джэсэгэя просто обожали. «Если бы не было с нами нашего Джэсэгэя, позора бы не избежать!» – честно признавались они.

Добыча шла впрок – все просторнее становился курень молодой семьи, все больше суртов появлялось в их стане, все труднее было Ожулун справляться одной с хозяйством. К тому же она ждала первенца.

Наступил день, когда пришли к ней матери Джэсэгэя и сказали, что хозяину пора подыскать вторую жену. Что делать? Отправилась со старухами на смотрины…

Хотя и плакала, стенала душа при мысли, что Джэсэгэй отныне будет принадлежать не только ей одной, но, увидев Сачихал, она смеялась и расхваливала невесту больше других. Ревность, зависть, вражду среди жен монголы считают позором!.. Их отношения более близкие, теплые, чем между сестрами! Таков обычай.

Но человек есть человек, будь то даже женщина, особенно любящая. Родственники Сачихал не скрывали огорчения, что не их дочь, а какая-то пришлая стала женой-хотун. Сама Сачихал, уже пережившая однажды возможность выйти за Джэсэгэя, сразу же возненавидела Ожулун. Прямо, конечно, этого не высказывала, но обида сама за нее говорила: посуду мыть начнет – гром на весь стан устроит, убираться – пыль столбом! Губы свои в кровь искусает, пока поручение жены-хотун выполнит. Ожулун пересиливала ее и себя одним: делала вид, что ничего худого не замечает.