Николай Лугинов - По велению Чингисхана

Ни большой добычи, ни надежного пополнения с этой победой получить не удалось – племена, не ведущие войн, изживают себя: мужчины цепляются за бабьи юбки, но и юбку удержать не в силах, когда приходит захватчик и забирает их дочерей, невест и жен, обращая жилища в пепел, женщин – в рабынь и наложниц, мужчин – в безродных рабов, прислуживающих новым хозяевам.

Эти не имели тучных отар и овец, а коней держали только ездовых; верблюдов, ослов, мощных упряжных волов они и в глаза не видели, а кормились от реки и леса – ловлей рыбы и охотой. Всякий сурт жил наособицу, и эта их разобщенность позволяла Джамухе думать, что собрать из лесных племен единое маневременное войско в короткие сроки было бы попросту невозможно. Каждый отдельно взятый из юношей и мужей был привычен к тяготам кочевой и дорожной жизни, сноровист в излюбленном занятии добычи рыбы и зверя, но из них невозможно было сколотить мало-мальски управляемые отряды, а организованность в войске главнее одиночного умения, сноровки. Да и военного азарта в лесовиках не наблюдалось, а мир их был ограничен невидимыми стенами умения довольствоваться малым и видимыми стремнинами быстрых холодных рек, бегущих на север, буреломными лесами, восходящими в скалистые горы, куда, возможно, ушли самые крепкие и многочисленные из родов, населяющих эту местность. Джамуха смутно пожалел о допущенных жестокостях своих наймитов и сотоварищей. Дурная слава легче самой быстрой крылатой стрелы и собрать рассеянные по тайге и горам племена, чтобы присоединить их к воинству, было не по силам Джамухе.

Люди, раскинувшие стан ниже по горному склону, жгли костры, и белесый дым поднимался к Джамухе, пощипывая его глаза, привычные к дыму. Может быть, это призрак слез, и не дым ест их?.. Разве эта малая и бесполезная победа не похожа на большое поражение? Но кто над ним, кроме Господа Иисуса Христа?.. Андай. Тэмучин-андай торжествует и смотрит презрительно на бывшего своего сподвижника светлыми крапчатыми глазами. Тэмучин, который никого не терпит на своем пути, но в то же время попутно укрощает пламя вражды, и на которого люди не таят зла… где набрался он небесной мудрости?.. Он разметал род джуркинов, но лучшие воины из них присягнули ему. В прошлом году до Джамухи дошли слухи о восстании мэркитов, которые по своей воле присоединились к нему, Тэмучину, после победы над найманами. И это восстание заглохло, как затихает в детском кулачке ловко пойманная навозная муха… Просторная спина у андая, широкая, как море Байхал, прячущее в себе буйных духов водной стихии. Джамуха не раз видел, как светлые глаза Тэмучина темнели от гнева и сдерживаемой ярости, но и вода в котле кипит, а стенки его остаются гладкими: андай давал страстям отстояться, уйти в осадок, в ил. А ил этот становился на редкость плодоносным – на нем, похоже, возрастали сады великой Империи и давали тень успокоения каждому, кто бросал сюда семя.

«А зачем же я?… – Голова Джамухи покоилась на седле, брошенном на молодую поросль травы, и взгляд был устремлен на вершины гор, на гордую седловину, где всадником был тойон Тэнгри – Бог Чингисхана. – Его мать Ожулун, говорят, завела еще одного приемыша… Зовут его Борогул, родом из джуркинов… Вокруг Тэмучина родные и сводные братья, множество детей… Я один, как отверстие сурта! Кто и за что меня проклял?.. Я один, андай…»

Джамуха простонал, не боясь, что его услышат. Он вспомнил свою жену девушкой, подобной весеннему цветку мака в степи, готовой к любви и послушанию, к боли и материнству – второй земной жизни всякой здоровой женщины. Вспомнил разбитый печалью Джамуха и то, как однажды ночью жена засмеялась во сне удивительно звонко и безмятежно, как и в юности не часто смеялась. Где была в тот момент ее душа, отягощенная пустым цветением тела, так и не давшим плодов? Жизнь кончена, бедная моя подруга! Именно в ту недавнюю ночь Джамуха увидел край пропасти и сухое дерево на этом краю… Богиня Иэйиэхсит – хранительница матерей – так и не повернулась к ней с ласковой улыбкой на божественном лике. Не помогли шаманы Хутуха и Баяруг, доставая свои белые камушки из сумок, омывая их горной водой и вздымая камушки к духам. Не помогли удаганки-знахарки, камлая над сухими травами, возжигая их и окуривая сурт Джамухи. И жизнь в этом среднем мире пуста, если человек не оставляет потомства. Бедная Ача-хотун! Уже и не помнится, когда светлело ее лицо в улыбке, когда звенел ее смех, хоть одним своим переливом напоминающий тот смех во сне. Еще в юности, понял вдруг Джамуха, на ее прекрасном личике лежала печать глубокой, все затмевающей скорби, и эта проступающая сквозь улыбку скорбь делала девушку еще более желанной для Джамухи: он хотел сделать Ача-хотун счастливой, самоуверенный жеребчик! И получил судьбу, в объятьях которой стонет от жалости и нежности к пустоутробной жене! О, сколько нечисти, уродов, пресмыкающихся перед силой, загрязняет подсолнечный мир! О, почему он, сильный Джамуха, вынужден притворяться веселым и смешливым в присутствии жены, чтобы не ранить ее терпеливое сердце даже намеком на то, что жизнь не удалась? И она, все понимая, принимает его игру: так и оберегают один другого, как две усталые лошади, уложив головы на шеи друг друга, хвостами отгоняют больно жалящие мысли. Вот и сыновья Мухулая будут служить Чингисхану, которому даже цзиньцы присвоили титул Джауд Хури – миротворец – не смешно ли?