Мег Уэйт Клейтон - Последний поезд на Лондон [litres]

– Вообще-то, это не совсем моя сфера, – ответил мужчина. – Так сколько, говоришь, тебе лет?

– Вообще-то, я ничего не говорю, – ответила Зофи. – Потому что вы меня не спрашиваете. А если бы спросили, я бы сказала, что почти семнадцать.

– Посмотри, дорогая, – обратился мужчина к жене. – Ты только посмотри на это, – и показал на тетрадь Зофи.

Но жена его не слышала. В другом конце комнаты она разговаривала с кем-то из помощников-волонтеров. Вот она оглянулась на мужа, радостно улыбнулась и заспешила обратно.

Штефан видел, что Зофи следит за каждым ее движением, продолжая прижимать к себе Иоганну. Обычно в это время она уже отдавала малышку родителям. Девушка знала, что, раз подержав на руках эту малютку, ее нельзя не полюбить, а всякий, кто ее полюбит, уже не захочет с ней расстаться и возьмет к себе, в семью, в чем, собственно, и состояла главная их цель. Но теперь Зофи только крепче прижимала ребенка к себе. Ей очень хотелось самой попасть в эту семью, в дом этого человека, который говорил на одном с ней языке – на языке математики, – хотя это, как он сам объяснил, была не совсем его сфера. Штефан тут же пожалел, что не обладает знаниями этого человека. Пожалел, что никогда не мог говорить с Зофи обо всех этих закорючках, которыми она испещряет свои тетради. И зачем только он написал эту чертову пьесу, зачем ее спровоцировал?! А вдруг эта семья ее возьмет? Нет, он, конечно, хотел, чтобы это произошло, он желал этого Зофи. Но как же ему будет больно.

– Ты представляешь, – обратилась женщина к мужу почти шепотом, словно готовилась сообщить ему невесть какой секрет. – У малютки даже нет документов. – Она повернулась к девочке и сказала: – Да, сладкая, у тебя ведь нет документов? – И снова мужу: – Это, конечно, сложно, я знаю, но… мы можем попросить моего брата Джеффри, чтобы он… сделал ей что-то вроде свидетельства о рождении, правда? Ну, в случае, если… никто за ней так и не придет? Она, наверное, сирота. Разве кто-нибудь отправил бы младенца из Германии в Англию с чужими людьми?

Но ее муж смотрел на Зофию Хелену. Он-то с куда большим удовольствием взял бы ее, Штефан чувствовал. Муж выбрал Зофи. Так почему он не скажет об этом прямо?

Зофи, едва сдерживая слезы, передала малютку женщине. Так она поступала каждую неделю, вот только глаза у нее всегда бывали сухими.

Малышка потрогала лицо женщины ручонками и засмеялась.

– О, я бы так тебя любила, – сказала женщина.

Мужчина обратился к Зофи:

– Это… твоя сестра?

Зофия Хелена, не в силах произнести хотя бы слово, только помотала головой.

– А как ее зовут, милая? – спросила его жена.

– Иоганна, – пробормотала Зофи.

– Ох, как я буду тебя любить, малютка Анна! – подхватила женщина. – Я буду любить тебя сильно-сильно!

– А как ее фамилия? – не отставал муж.

Зофи молчала. Ее глаза за грязными стеклами очков смотрели на Штефана. Если она сейчас откроет рот, то наверняка заплачет.

– Мы не знаем, – ответил за нее Штефан. – Мы впервые увидели ее в поезде. Она лежала в корзинке, корзинка стояла на полу, дверь вагона закрыли, опечатали снаружи, и мы поехали.

Штефан ждал в главном здании рядом с Вальтером, который держал в одной руке чемодан, а другой прижимал к себе кролика Петера. Зофи тоже была с ними. Они стояли у двери, широко распахнутой в солнечный весенний полдень, все трое, как и два дня назад, когда родители приехали за Иоганной. Правда, тогда было холодно, на улице шел дождь и дверь была закрыта.

– Ты обещал маме, что нас возьмут в одну семью, – сказал Вальтер.

– Да, обещал, – подтвердил Штефан и снова начал объяснять: – Понимаешь, мне уже исполнилось восемнадцать, я должен работать. Ни в какую семью меня все равно не возьмут, я слишком взрослый, а работать и в то же время заботиться о тебе я не смогу. Но я буду думать о тебе каждый день, а у тебя будет много дел в школе. Я буду навещать тебя по выходным. Смиты говорят, что я могу приезжать каждые выходные. А когда я накоплю достаточно денег, то сниму квартиру, и мы снова будем жить вместе. Идет?

– И мама с нами?

Штефан отвернулся. Его взгляд упал на грифельную доску, где мелом было выведено имя «Вальтер Нойман». Это значило, что его забирали в семью. Работало радио, музыка чередовалась с английским текстом, который произносил диктор. Его не выключали специально, чтобы дети скорее осваивали английский язык. Вообще-то, он не знал, где сейчас мама и что с ней. То есть не знал наверняка. Письма продолжали приходить из Чехословакии, хотя речь в них шла о жизни в Вене. В этом не было смысла, вернее, был, но лишь тот, о котором Штефан не хотел ничего знать. И мама наверняка не хотела бы, чтобы он рассказал об этом Вальтеру. По крайней мере, не сегодня.