Явдат Ильясов - Башня молчания

– Почему? – свирепо вскинулся Санджар.

– Я больше не вижу звезд, государь, – аллах за грехи наказал меня резким ослаблением зрения. Астролябия ныне в моих руках – все равно, что флейта в лапах обезьяны. Так что пусть юный, но мудрый наш государь великодушно, истинно по-царски, простит меня, недостойного, если я, несчастный, в силу этого печального, как осенняя ночь, обстоятельства, не смогу, при всем своем горячем, как солнце, желании, находиться при нем неотлучно, как старый верный пес.

«Мы тоже умеем загнуть, если надо…»

Его напряженный, пристальный, искательно-постигающий взгляд убедил царевича, что у поэта и впрямь что-то неладно с глазами. Санджар огорченно обернулся к Фахру.

– Жаль, – вздохнул визирь. – Но все мы в божьих руках. Почтенный Омар верой и правдой служил, пока мог, вашему великому отцу, – да будет душа его в светлом чертоге аллаха!

Он выразительно посмотрел царевичу в глаза, сделал легкий, почти незаметный, скорее бровями, чем головой, кивок через плечо. Царевич понял:

– Награди его!

По знаку визиря слуга вынес через плечо тяжелый кожаный кошель.

– Пусть учитель не сочтет пять тысяч динаров суммой, слишком малой за его былую службу султану и дружбу с моим родителем, – да не угаснет над ними двумя свет божьей правды!

– Не сочту, – хмуро сказал Омар. – Без единого фельса дома сижу.

Он не мог позволить себе встать в гордую позу, как Фердоуси и Беруни, – и свысока отказаться от награды. Слишком много лет, сил душевных и знаний отдал Омар грозному роду Сельджукидов! Он ничего им не должен, – они ему должны.

Эмир Аргуш, между тем, увидев, что визирь отошел от царевича, шепнул Санджару на ухо, чтобы насолить утонченно-вышколенному придворному:

– Лукавый перс позорит ваше высочество, стараясь показать иноземцам, что визирь щедрее царя…

Как всякий неотесанный, малограмотный, но заносчиво-притязательный человек, наделенный к тому же хоть какой-то, пусть невеликой властью, он всем нутром терпеть не мог тех, кто выше по уму, образованию и воспитанию.

К его тупому удивлению, царевич, вместо того, чтобы мстительно затаиться, крикнул звонко, с обидой:

– Визирь! Ты хочешь прослыть более щедрым, чем сам государь? Казначей! Предоставь поэту от нашего царского имени десять тысяч золотых…

Ох! Когда мы перестанем зависеть от каприза правителей?

Увидев у ног груду золота, Омар сокрушенно пожал плечами:

– Зарежут меня, если в городе узнают, какой я теперь богатый. Я возьму, государь, с дозволения вашего, с собой сотни две или три, остальное же… велите позвать саррафа и обменять всю сумму на чеки.

– Действуй, – приказал царевич визирю. Ему нравилось повелевать.

Много ели, много пили. Пели. Омар, захмелев, читал свои стихи, – о вине, о любви, не касаясь опасных тем:

И много других – не хуже – и не лучше. Вот, например:

– Хм…

– Э-э…

– Ха-ха!

Аргуш, смекнув, что этот безвестный Омар Хайям – в чести у верховных властей, с пьяных глаз отвалил ему тысячу динаров. Гости – по пятьсот. Ничего. Все как следует быть. В конце концов, писать стихи и читать их – его ремесло. Эти люди, покупая как можно дешевле и продавая как можно дороже, торгуют чужим. Он – кровным, своим. Профессия…

Во второй половине дня, сославшись на старческую усталость, Омар попросил отпустить его домой.

– Ступайте, – разрешил Санджар. – Старый Ораз с людьми проводит вас. Ведь вы его знаете?

– Знаю. Он мой давний приятель.

К Омару у входа подкатили те двое.

– Нам не терпится вновь увидеть вас…

– Зачем? – Выпив, Омар огрубел. – Я не царица Савская.

– Побеседовать с вами…

– О чем? Все в мире давным-давно известно. Хотите узнать что-нибудь обо мне лично – читайте мои стихи, там все сказано.

Они как разинули рты, так и остались с ними, разинутыми, у него за спиной.

Поэт сказал старику Оразу:

– Отойдем в сторонку. Я отсчитаю тебе пятьсот золотых, которые ты мне дал, когда меня гнали из Исфахана.

– Зачем они мне? – удивился Ораз. Он совсем одряхлел. – Ни жены, ни детей. Ни дома. Одежду, обувь – дают, ночую у походных костров, питаюсь из походных котлов. Теперь, братец, мне уже ничего не нужно. Эти деньги тебе нужнее. Я, когда нашел твой новый дом и зашел к тебе, видел: пишешь новую книгу. Вот и пиши. Упомяни меня в ней, если к слову придется. Последний раз мы видимся с тобой, – я умру где-нибудь по дороге. О боже! Сколько лет прошло с тех пор, как мы встретились тогда, на Фирузгондской горной дороге…