Станислав Десятсков - Верховники

— И переворот тот фельдмаршал совершил с восемью десятками солдат, ваше величество. А ведь за вами, ваше величество, дай знак, вся гвардия пойдёт! — дятлом твердил после того Елизавете её верный друг Лесток.

— Да вся ли пойдёт? — вырвалось однажды у Елизаветы.

— А вы побольше гвардионцев привечайте, тогда и пойдут! — улыбнулся в усы маркиз де Шетарди, присутствовавший при разговоре. И на немой вопрос, прочитанный во взгляде Елизаветы, склонился в галантном поклоне: — Мой христианнейший король Франции, Людовик Пятнадцатый, не забыл свою наречённую. Нужные суммы будут.

Елизавета Петровна начала устраивать у себя ассамблеи для гвардейских солдат и сержантов. В Зимнем над этим сначала посмеивались, но потом самые догадливые люди в окружении правительницы Анны Леопольдовны заволновались. Её фаворит, саксонский посланник граф Линар, по осени даже из-за границы письмо прислал, где предлагал немедля отстранить от цесаревны Лестока и выслать за границу де ля Шетарди. Немедля правительница объявила о тех препозициях своей сестрице-цесаревне.

Елизавета поняла, что ей угрожает опасность. К тому же стало известно, что правительство решило отправить из столицы на войну со Швецией всю гвардию. А куда она без гвардии? Надобно было действовать, но кто поведёт солдат? У Елизаветы ведь не было своего Миниха. Придворники Воронцов и Шувалов для гвардии были людьми малоизвестными, Разумовский как бывший певчий ничего не значил, да и нельзя было его вводить в игру, скажут ещё господа гвардионцы: только что избавились от конюха, как уже на шею нам хотят посадить певчего!

Надобно было возглавить подвиг самой.

Поутру 24 ноября 1741 года к цесаревне явился бледный от волнения Лесток, показал Елизавете два рисунка: на одном она сидела на троне с короной на голове, на другом изображена была в монашеском платье с орудиями пыток вокруг.

— Что вы желаете? — напрямик вопросил Лесток. — Быть императрицей или быть заточенной в монастыре, а конфидентов ваших узреть на плахе?

И Елизавета решилась. Вечером того дня она долго молилась перед образом Богоматери. Тогда же дала обет в случае удачи отменить в России смертную казнь. В два часа ночи она вышла к своим приверженцам, надев на платье кирасу. Все поняли, что она сама решила стать своим Минихом.

В двух санях заговорщики отправились к съезжей казарме Преображенского полка. Она знала, что солдаты этого первого полка российской гвардии, полковником которого был когда-то её отец, чтят как никто память Петра Великого. Её приверженцы вывели из казарм первую гвардейскую роту полка.

— Знаете ли вы, чья я дочь? — обратилась цесаревна к солдатам. Голос её дрожал, ведь теперь всё зависело от солдатского решения. И прозвучал дружный ответ:

— Знаем, матушка! Все видели, что ты дщерь Петра Великого. Веди нас, матушка, мы перебьём всех твоих супостатов!

— Умерьте кровожадность! — Елизавета обрела теперь полную уверенность. — А теперь за мной в Зимний.

Караулы в императорском дворце, те же преображенцы, не оказали никакого сопротивления и перешли на сторону цесаревны. Елизавета вошла в опочивальню правительницы, за ней толпилась целая рота гренадер.

Впрочем, проснувшаяся правительница приняла сначала их за обыкновенный караул и недовольно спросила цесаревну:

— Куда так рано?

Елизавета, у которой внутри всё дрожало, громко ответила:

— Сестрица, пора вставать!

Тут только Анна Леопольдовна сообразила, что гренадер слишком много для простого караула, и бросилась в ноги цесаревне. Елизавета её подняла, приказала гренадерам посадить Анну, её супруга, принца Антона Ульриха, и младенца Иоанна в сани и отвезти в свой дворец.

Так бескровно совершился ещё один переворот, который некоторые сгоряча объявили национальной революцией. И впрямь, в ходе переворота арестовали в своих домах важных немцев: старого недруга Елизаветы, главу «немецкой партии» при дворе Генриха Остермана, креатуру Бирона, президента Юстиц-коллегии Менгдена, фельдмаршала Миниха, незадачливого жениха цесаревны принца Людвига Брауншвейгского, графа Левенвольде и бывшего гвардейского капитана, а ныне генерал-майора Альбрехта, который так много способствовал своими караулами в 1730 году краху верховников.

Поначалу Остермана, как главного виновника жестокой казни Долгоруких в Новгороде и фактического правителя государством при Анне Леопольдовне, приговорили было к колесованию, а фельдмаршала Миниха за то, что беспощадно положил сотни тысяч русских солдат в турецкой войне, к четвертованию, но Елизавета Петровна не забыла свой зарок отменить смертную казнь по восшествии на престол — помиловала обоих.