Ирина Гуро - На суровом склоне

Ильицкий вяло вставил:

— Не солдат решает исход войны.

— Да, талант полководца и все такое. А без солдата — все чепуха.

Поезд Куропаткина стоял на запасном пути. Здесь ничего не изменилось по сравнению с тем, что узнал Ильицкий, когда прибыл в Харбин в начале кампании, хотя это время было полно событий: за этот срок развернулась и была позорно проиграна война.

Но в салон-вагоне царил безукоризненный порядок и все как бы говорило: «Вы там как хотите, можете устраивать революции, стачки разные, хоть баррикады стройте, а у меня как было заведено, так и будет. Караульные солдаты — орлы, что ни офицер — то картинка, а в купе-кабинете портрет государя во весь рост — так и вожу с собой. И серебряный самовар тоже».

Здесь по-прежнему сновали с аккуратными кожаными папками, прижатыми локтем к боку, щеголеватые офицеры, пробегала официантка в белоснежной наколке с бутылкой минеральной воды на серебряном подносике. В салоне было чисто, прохладно, тихо.

Пахло свежим лаком, ароматным табаком и одеколоном.

В приемной сидел черноусый капитан с повязкой на лбу.

Назаров шепнул Ильицкому:

— Знаете, кто это? Джорбинадзе, герой, редкой храбрости человек.

Назаров вполголоса стал рассказывать о бое при Тюренчене, в котором отличился Джорбинадзе.

— Понимаете, лошади не берут на кручу. Джорбинадзе приказал снять орудие с передка и сам палил, пока не упал без дыхания: осколком в голову!

Ильицкий слушал с жадностью, завистливо поглядывал на черноусого капитана. Обыкновенный человек с виду, внешность заурядная, а отличился. Счастье! Сергей больше всего боялся серенькой жизни, безвестности. А вот же, не выносила его волна!

Размышления его прервал адъютант, пригласивший поручика войти. Сергей почувствовал легкое удовлетворение от того, что его предпочли дожидавшемуся Джорбинадзе.

Кабинет генерала в вагоне ничем не отличался от обычного кабинета высокопоставленного чиновника в столице.

Куропаткин протянул Ильицкому руку и, не приглашая сесть, сказал:

— Мне пишет ваш дядя, просит дать вам отпуск. Ваша матушка больна?

Ильицкий подтвердил.

Командующий продолжал, не глядя на поручика:

— Вы получите отпуск. Я отправлю с вами пакет государю. Добраться вам будет нелегко. Забастовщики захватили дорогу.

Куропаткин вдруг задумался, и похоже было, что он забыл о присутствии Ильицкого. Маленькие прищуренные глазки его совсем закрылись.

Ильицкому стало неудобно так долго стоять в молчании, он кашлянул в кулак.

Куропаткин поднял голову и погладил подстриженную по моде холеную бороду.

— Вы, конечно, увидитесь со своим дядюшкой, — сказал он, растягивая слова. — Он один из тех людей, немногих, которых события последних дней не застали врасплох. Не правда ли? — совершенно неофициальным тоном произнес он.

Ильицкий слегка растерялся и поспешил согласиться.

— Прошу засвидетельствовать ему мое почтение. — И уже по-другому, в обычной своей небрежной манере, командующий сказал: — Пакет получите утром перед выездом.

Выходя, Ильицкий посмотрел на щеголей-адъютантов и на белую наколку официантки: «Долго тут не пробегаете. И командующий обеспокоен — даже мне видно — тем, как его примут в Петербурге!»

Это заключение само по себе мало касалось Ильицкого и потому не особенно волновало его.

Главным для поручика после приема у командующего было ощущение, что дядя его, Александр Германович Визель, «входит в моду». Было ясно, что ходатайство Холщевникова об отпуске ни полушки не стоило, а сыграло роль вмешательство сановного дядюшки.

Перед Ильицким возник образ осанистого, в бакенбардах, старика с большой лысой головой, с хитроватыми глазами, поблескивающими из-под тяжелых век.

Отправляясь на войну, Ильицкий заехал к нему. Прощание вышло коротким: дядя торопился на один из очередных банкетов, на которых принимались петиции царю. Подставляя плечи лакею, набросившему на них шубу, дядя второпях сказал несколько слов о величии России и несомненной ее победе в войне и уже в передней, вспомнив о письме сестры из Смоленска, обещал написать главнокомандующему, чтобы Сергея оставили «где-нибудь в затишке».

Сергей знал о письме матери. Два чувства боролись в нем: то он представлял себя скачущим впереди эскадрона — хотя служил в пехоте, — под выстрелами, среди взрывов шимоз и стонов раненых, то видел себя офицером штаба, приближенным к вершителям судеб армии.

Ильицкому не выпало на долю ни то, ни другое.