Ирина Гуро - На суровом склоне

Им осталось на эти занятия еще пять минут.

— Да идите же в вагон! — взмолилась Маша.

— Хорошо. Я буду стоять у окошка и повторять какое-нибудь четырехзначное число, потому что все равно ничего не слышно.

Маша засмеялась:

— Тогда вы повторяйте: двадцать два, шесть, тридцать. Хорошо?

— Что это? Магическое число?

— Это когда мы с вами встретились в первый раз. Двадцать второе число, шесть тридцать вечера…

— О!..

Третий звонок почему-то всегда кажется короче двух предыдущих. В его звуках есть какая-то решительность. Если первый звучит как приглашение, второй как напоминание, то третий звонок — это голос долга. Он ясно выговаривает: «На-до-оо»…

Гудок паровоза говорит уже только о будущем, отсекая все оставшееся там, на платформе.

Прежде всего Антон, зайдя в уборную, зашивает в подкладку пиджака содержимое коробки.

В вагоне по соседству с Антоном оказалась семья, ездившая в Москву на богомолье, обремененная множеством свертков, корзинок и узлов.

Антон уступил нижнюю полку главе семьи, мужчине средних лет с болезненным, бескровным лицом, и устроился наверху.

Ему пришлось оказать соседям еще одну услугу.

— Вы без вещичек едете. Так уж сделайте милость, не откажите, возьмите хоть сверточек на свою полку, вам в изголовье он не помешает, а то нам с детишками не разместиться, — попросил попутчик.

Антон принял небольшой сверток, перевязанный крест-накрест веревкой. Он оказался неожиданно тяжелым.

— Книги там, — объяснили ему, — божественные книги. Запасся в Москве-матушке.

«Кто что везет из Москвы!» — подумал Антон. Со своего верхнего места он видел, кто входит в вагон. Хотя все дни в Москве и до самого отъезда Антон не замечал слежки, ему казалось, что именно теперь, когда литература при нем, она начнется. Он слышал, что в поездах часто берут под наблюдение «на выборку». «Попасть на прицел охранки таким образом — уж совсем глупо», — решил Антон.

Он придирчиво оглядел и перебрал всех соседей по вагону, оценивая их по методу исключения: «Этот — нет, та — нет…»

Мысли Антона то и дело возвращались к бумагам, зашитым в его пиджаке. Какой переворот в его сознании произвели когда-то первые запрещенные строки, прочитанные им! Это была длинным путем пришедшая в руки юнкера Костюшко листовка, обращенная к рабочим петербургских бумагопрядилен. До этого Костюшко не знал, что рабочие на фабриках работают по четырнадцать часов в сутки, что ничтожный заработок урезается произволом табельщиков, и многое другое было ново для Антона. Спокойным достоинством дышали последние строки листовки: «Пусть же правительство помнит, что имеет дело с сознательными, выдержанными петербургскими рабочими, столкнувшимися с ним не впервые, с рабочими, знающими, как надо стоять за свои интересы». Прокламация эта была подписана: «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». И вот теперь он сам везет нелегальщину…

Антон выходил на вокзалах, шатался по пристанционным базарам, прогуливался по дороге к городу, чтобы проверить, не следят ли за ним, не беспокоит ли кого-либо его уход. Нет, никого. Только соседи по вагону встречали его неизменными возгласами: «А мы уже беспокоились, не отстали ли вы, боже избави, от поезда!»

И потому, что он все время ждал слежки за собой, когда заметил ее, то сразу не поверил: «Мерещится!»

На узловой станции, после второго звонка, в вагоне появился человек с самым обыкновенным лицом, средних лет, средней комплекции, одетый не хорошо и не плохо, в пальто и шапке, какие на улице увидишь на каждом пятом прохожем. Человечек, похожий на многих и вместе с тем от всех отличный. Как будто казенная печать приложена и к лицу и к одежде. Почему? Чем же он, такой же, как другие, отличен от них? Своим стремлением раствориться в толпе, быть как другие, спрятать тот особый интерес, который привел его сюда?

Едва он заметил этого незначительного человечка, едва уловил его убегающий, прячущийся и вместе с тем ищущий взгляд, как Антон почувствовал странную скованность, несвободу. Надо было действовать, а у него не был подготовлен план действий на этот случай. Но он еще располагал временем и, лежа на своей полке, стал раздумывать, как избавиться от соглядатая. Наблюдая за ним из-под опущенных век, Антон заметил, что осторожные взгляды филера направлены не столько на, него, сколько на сверток, бережно устроенный в его изголовье. Черт побери! Ну конечно, сыщику не может прийти в голову, что сверток вовсе не принадлежит Антону. Что же должен думать филер? Да что именно здесь находится нелегальная литература! Бумага, которой обернут сверток, разорвана, видно, что там книги… Антон приподнял сверток и переместил его, чтобы сыщик видел, как он тяжел.