Ирина Гуро - На суровом склоне

И как узнаешь в молодом мастеровом, надвинувшем картуз на самые брови, одетом в потрепанный ватный пиджак, делегата, едущего в студенческий центр за указаниями…

Снова с некоторым удивлением Антон вспоминал: комитет решил послать для связи именно его, Костюшко. Почему не Соболева? Петр Николаевич выполнил бы поручение с бо́льшим успехом. Но Соболев как-то скис, как будто даже хотел устраниться от руководства.

Когда уже все было решено, договорились, что отъезд должен быть тайным. Костюшко сел в поезд не в самом городе, а на станции, отстоявшей верст за тридцать от него.

Все веселило Антона в этом ноевом ковчеге, плывущем по половодью первых весенних дней под музыку станционных колоколов.

Только что дернулся состав, и степенной журавлиной поступью отошла назад водокачка, а уже пряничный домик стрелочника погнался за ней, и все быстрей и быстрей кувырком покатились с пригорка заснеженные ежики низкорослого ельника.

И сразу все угомонились, затихли. Дружно отбили по лбу, по груди, по животу крестное знамение: одни — благочестивым взглядом поймав в окошке золотые главы собора, другие — мельком, чтобы только не остаться в долгу перед господом богом.

И приступили к мирским делам. Кто тащит из корзины дребезжащую гроздь баранок и крутой завиток копченой колбасы, кто со стуком отбивает о лавку воблу, роняя жемчужные брызги соли и чешуек, кто размахнулся ладонью по бутылочному дну, вышибая пробку. И щедро сыплется на пол крупный снежок яичной скорлупы.

Обиды, похвальба, житейские истории всякого рода — все выливается в неторопливой вагонной беседе. Ковчег покачивает, потряхивает на стыках рельсов; монотонный, как жужжание веретена, стук колес гонит в сон.

Огромное количество людей в России едет по железной дороге в поисках лучшей доли. Мужики тянутся в город на заработки. Город же выбрасывает, как перегоревший в печах его шлак, тени людей с потухшими глазами и убитыми надеждами. Они возвращаются в родные места, чтобы в лучшем случае дожить век за печкой, тоскливо разматывая серую кудель зимних вечеров, скрашенную многословными воспоминаниями о городской жизни. И она сейчас, в рассказах, предстает пестрой и заманчивой, как ярмарочный торг.

Мастеровой люд кочует по разным причинам. Кто проштрафился, кто стал лишним: поставил хозяин машину — прогнал десяток рабочих.

Женщины путешествуют главным образом по причинам семейного характера. Если же получше всмотреться, окажется, что и они втянуты в тот же круговорот: муж или сын зовет в город, одинокому жить дорого, опять же в деревне свекровь или невестка из дому гонит.

Многие едут в город «на место» — в няньки, кухарки, судомойки.

Наконец, единицами, нарядные и приметные, как мухоморы во мху, красуются купеческие сынки в суконных поддевках, собранных в талии мельчайшей гармошкой, с высокими картузами, вздымающимися на копне волос, как шест на соломенной крыше трактира.

От непримечательного полустанка остался в памяти необыкновенно настойчивый бабий голос, прямо-таки со страстью приглашавший покупать соленые огурчики.

— Ишь, надрывается, бедолага, видать, насолила без меры! — заметил кто-то.

— Рассол с похмелья попили, теперь огурцы хоть даром отдавай! — тотчас отозвался сочувственный бас.

На большой станции в вагон сели плотники с полотняными котомками за спинами, с пилами и топорами, укутанными, как куклы, тряпками. Люди все пожилые, бывалые, умеющие поговорить с народом. Работали они артелью с давних пор. Все из одной деревни. Как выразился их старшой, крупный мужчина с правильным и неподвижным, словно на иконе, лицом, «мошна людей поодиночке разводит, нужда в кучу сбивает». Харчились тоже артелью. Хозяйство вел, «кашеварил» маленький разговорчивый старичок-слабосилка, который выполнял подсобную работу, направлял пилы, точил топоры. Заработок ему начисляли одинаково с другими. И относились к нему с почтением, как к лицу, облеченному общественным доверием. Звали его одного из всей артели по имени-отчеству: Мартын Иванович.

Плотники направлялись в Самару, завербовались туда еще осенью на постройку моста. Говорили, народу туда требуется уйма. Работа, однако, тяжелая, по пояс в воде. Как остатний лед сойдет — приниматься.

— Что ж, за это ведь платить боле должны? — поинтересовался бледнолицый парень в облезлой шапке с верхней полки.

— Обещают, дык обещать это можно, — меланхолически объяснил рябой мужик с водянисто-голубыми глазами, полуприкрытыми красными, воспаленными веками.