Одиль, ходившая забрать почту и только что вернувшаяся, подняла ее:
– Это маман, папа́, Реми и я.
На лице ее отца главными были усы, придававшие ему суровый вид. А мать стояла практически за его спиной, и я подумала, не была ли она слишком застенчива. Одиль и ее матушка одеты в платья, мужчины – в костюмы.
– Ваш отец был промышленником?
– Нет, полицейским комиссаром.
– А он знал, что вы стащили библиотечную книгу? – усмехнулась я.
Одиль не улыбнулась в ответ:
– Он знает, что я воровка.
Я умирала от желания узнать, что она имела в виду, но, как только собралась спросить, зазвонил телефон. Я поняла, что это Элеонор, еще до того, как услышала пронзительное:
– Лили там? Мне определенно нужна помощь…
– Похоже, французского на сегодня достаточно, – решила я.
Вкладывая фотографию обратно в книгу, я заметила, что там есть и другие, и мне захотелось остаться здесь.
– Что, у малыша по-прежнему колики?
– Mais oui [24] Ну да (фр.) .
.
Уже два месяца никто не мог спать. Хуже того, младенец не желал сосать. Медсестра сказала, что чем напряженнее будет Элеонор, тем дольше Бенджи понадобится времени, чтобы взять грудь. Поскольку папа постоянно был на работе, я заботилась об Элеонор, поглаживала ее по спине, как гладила Джо, когда у него была отрыжка.
Обоим мальчикам, разница в возрасте которых была меньше года, подкладывали под эластичные штанишки матерчатые салфетки. Элеонор показала мне, как их менять, потом выбрасывать какашки в туалет, прежде чем отправлять салфетки в стирку. Не знаю, почему она настаивала на использовании тканых прокладок, когда все другие предпочитали одноразовые. Может, думала, что больше работы означает больше любви?
Я нашла Элеонор в кухне, где было девяносто градусов по Фаренгейту. Пот заливал ее лицо, на руках у нее скулил Бенджи.
– Ну почему он не умолкает? Чем я виновата? – хныкала Элеонор.
Она плакала почти столько же, сколько малыш.
– Ты ела сегодня?
Я принюхалась, выясняя, не пора ли менять прокладку. От ребенка пахло хорошо. А от Элеонор – нет.
– А душ принимала?
Элеонор вытаращила глаза, как будто я заговорила на фарси.
Одной рукой я придвинула к ней тарелку с омлетом, а другой – подхватила Бенджи. Элеонор занялась едой, а я вытерла малышу нос нагрудничком.
Когда папа вернулся домой, он сделал все, что мог. Включил вентилятор и направил его на Элеонор. Выслушав ее жалобы, позвонил бабуле Перл, и та приехала на следующий день.
– Вонь тут – до самых небес, – заявила она, водружая на кухонную стойку коробку, набитую детскими бутылочками и резиновыми сосками.
– Кормить из бутылочки? Нет! – запротестовала Элеонор. – Что люди-то скажут?
Бабуля велела Элеонор пойти отдохнуть. Я спрятала улыбку за книгой. Когда бабуля Перл велит вам отдохнуть, она желает от вас избавиться. Подвязав туже пояс грязного розового халата, Элеонор потащилась в гостиную. Бабушка Перл приготовила смесь, надела на бутылочку соску. Промаршировав в гостиную, она сунула бутылочку Элеонор:
– А теперь накорми этого ребенка!
– Но Бренда кормила грудью!
– Хватит сравнивать себя с призраками!
– Мама!
Элеонор показала на меня.
Disparaître означает «стать невидимой», «исчезнуть». Я закуталась во французский, как в шаль, и отправилась повидать Одиль, которая копалась в своем садике. Она встала и вытерла руки о рабочий халат:
– Bonjour, ma belle. Comment ça va? [25] Привет, моя красавица. Как дела? (фр.)
Она была единственной из взрослых, кто спрашивал меня, как мои дела. Остальные спрашивали о моих братьях.
– Как сказать «призрак»?
– Le fantôme.
– А как насчет «грустный»?
Я уже заучивала это слово какое-то время назад, но теперь оно снова мне понадобилось.
– Triste. – Одиль обняла меня. – Завтра начинаются занятия в школе?
– Да. Мы с Мэри Луизой записались на одни и те же занятия.
– Это счастье – проводить время с лучшей подругой. Я даже выразить не могу, как скучаю по своей.
Она положила выкопанный из земли лук-порей в корзинку. И выражение ее лица было triste.
– Есть время для урока французского? – произнесли мы одновременно.
Аэропорт, un aéroport. Самолет, un avion. Иллюминатор, un hublot. Стюардесса, une hôtesse de l’air. Воздушная хозяйка. Сидя бок о бок за нашим «письменным столом», то есть за кухонным столом Одиль, я слушала и записывала слова. Обычно мы учили повседневные слова, вроде «тротуара», «здания», «стула»…
– Почему вы учите меня словарю путешествий?
Читать дальше