Сергей Заплавный - Клятва Тояна. Книга 1

— Кабы и вдруг — не доказка. Сам говорил…

— И опять скажу! — перебил Нечай. — Не по чину нам царей судить!

Из длинных узластых его пальцев выскользнула большая сочная клюквина. Он погнался за ней, поймал ловко, но она лопнула, окрасив соком белую кожу.

Плохая примета. Будто кровью измазался. А все Власьев. Сперва в опасный разговор втянул, теперь на словесных неувязках ловит.

— Да разве мы судим, Нечай Федорович? — дружески пристыдил его Власьев. — Помилуй! Мы о превратностях царского правления размышляем. С глаза на глаз, с ухо на ухо. Ты да я. Сам друг. В запертой комнате. Или у тебя на стенах уши?

— Уши у меня одни, — не задержался с ответом Нечай. — Говори, Афанасий Иванович. Ты же видишь, я их не закрываю. Но хотелось бы к нам с тобою поближе.

— Можно и поближе, — с охотою согласился самозванный гость. — Для этого я тебе другой пример положу. Был у царя Иоанна конюший — Федоров Иван Петрович. Первый среди бояр человек, честнейший на Москве судья. Чуть не двадцать лет ходил он полковым воеводою, вместе с юным царем Казань брал, был наместником в Юрьеве ливонском, а после в товарищах с князем Мстиславским правил земщиной. Один из тех, кого ты назвал в поборниках благих дел и любителях отечества. И как же царь возблагодарил его ум, седину, службы верные? А по-царски. Поверил изменным слухам. Не выслушав, усадил на тронное место, набросил одеяния со своего плеча, дал в руки скипетр и ну холопствовать. Насытившись шутовством, всадил нож злобной рукою. Тело же Федорова велел выбросить на площадь собакам и падальным птицам, а сам отправился в Коломенский уезд — но его владениям. Села с церквами жег, мужиков в капусту рубил, голых баб и девок пускал по полям кур ловить, а после отдавал своим псам на потеху. Навел страхи на отчины Федорова в Юрьевском и Бежецком уездах. А вот до Белоозера не добрался — не ближний свет. Отправил туда своих кромешников. Как там дело было, тебе лучше знать. Ты ведь вроде из тамошних мест родом?

— Из тамошних, — эхом откликнулся Нечай.

— Из боярского села, что под Старой Ергой?.. Как же оно называлось? То ли Иванпетровское — по его имени, то ли Марьвасилевское — по имени жены его? Совсем запамятовал. Ну подскажи что ли! Чего умолк?

— А никак, — через силу выдавил из себя Нечай. — Боярская Ерга — для приезжих. А промеж собой — Федоровка.

— Ну вот, теперь сравни судьбу Боярской Ерги с Новгородом и прочими городами. Одно к одному, будто кольца в цепочке. Токмо в диких народах такое замечено, чтобы за вины лучшего человека всю его челядь в землю класть. Ты вот уцелел милостью божьей, еще и в царевы слуги выбился, а другие где? Нет уж, не говори мне о христовых годах Иоанна Лютого. Добро от зла не может родиться, как его не возжигай! Таким он на свет появился, таким и со света ушел…

У Нечая пересохли губы. Он перестал слышать Власьева. Мысли его оборотились в прошлое. Он давно похоронил в себе и Федоровку, и страхи, пережитые в юные поры, и старцев монастыря Святого Кирилла Белозерского, которые чудом подоспели, чтобы спасти его от неминуемой смерти, а потом долго вылечивали, душевно и телесно. Первую грамоту он постиг на боярском дворе, второй обучили его старцы. Хотели при себе оставить, да не по нем оказалась жизнь в затворе. Ушел однажды куда глаза глядят. Дорог много. Одна привела его на Городецкую ярмарку. Там и сделался он площадным писцом. Потом пристал к казачьей ватаге и ходил с нею аж в ногайские степи. С год просидел побегуткой-подьячим в волостной избе, еще с год переписывал боярским детям азбуковицы на Волыни. С волынскими купцами добрался до Москвы, а там посчастливилось ему попасть на глаза дьяку Казанского двора Дружине Фомичу Пантелееву-Петелину, С того и началась его новая жизнь. Пантелеев давно уже не у дел — старость его замучила. Писчая братия, что была при нем, не раз поменялась. Некому стало помнить, из какой пропасти Нечай в приказные дьяки выполз. По вот, оказывается, Власьев помнит. Вызнал, будто это тайна какая. Была тайна, да вся вышла. Теперь в ней опасности никакой и нет. Мало что во времена Иоанна Васильевича случалось, ныне на троне Борис Федорович. Он к обиженным допреж мирволит. Кабы и узнал ныне подноготную Нечая, не отвернулся бы, поди, от верного слуги, не поставил ему в вину опалу на Ивана Петровича Федорова…

Но тут же зашевелился червь сомнения:

«Кто знает… Времена нынче смутные, царь болезнует. Мнительность в нем большая завелась, слабость к наушеству. Под такую руку ему всякое можно наплести…».