Павел Загребельный - Шепот

Именно в то время, когда Микола Шепот проходил свою первую воинскую науку на ветряной горе, стрелял очередями и одиночными в мрачно-черные мишени и колол «длинным основным» неуклюжие чучела, выпотрашивая их набитые соломой и опилками толстые чрева, балансировал на поднятом над землей бревне, обвешанный амуницией, одолевая остатки деревенской своей неуклюжести, и окоченевшими пальцами на жгучем морозе припасовывал тонкие проволочки к клеммам полевого телефона, постигал сложную и тонкую науку выслеживания врага, лежал часами в снегу или же бежал на десять и на двадцать километров и должен был уметь бежать хоть и целый день, только бы догнать противника, задержать его или уничтожить, - так вот именно тогда Ярема Стыглый уже в который раз удирал с родной земли, от родных людей, удирал в бездомность, как тот пес, что не имеет хозяина.

Он прибился к дому сестры ночью. Уже но имел на плечах ни мундира дивизии СС «Галиция», ни сутаны капеллана отдельного батальона той дивизии. Переодетый в мужицкий тулуп и шерстяные белые штаны, он казался толстым, топорным, совсем не похожим на того стройного и гибкого Ярему, которого знала Мария, которого любила еще сызмалу и не переставала любить и теперь.

Прячась за густыми лапами елей, Ярема долго следил из-под нависших бровей за лесничеством. Поблескивал ореховыми глубокими глазами, ждал, пока муж Марии выйдет из дому, отправится на осмотр своих лесных угодий. Тогда решительно выбрался из сугробов, пошел к дому. Приоткрыл дверь в просторные сухие сени, постоял, огляделся, украдкой приблизился к двери в комнату, нажал щеколду.

Мария стояла возле печи. Красные языки пламени лизали устье печи, огонь окрашивал в красное полные сестрины руки. Полногубое лицо Марии удивленно повернулось на скрип двери, радостный вскрик толкнул скитальца в грудь: «Яремочка!»

Он обнял сестру, а сам смотрел через ее плечо, видел на печи знакомые плитки кафеля, выхватил из них взглядом две, запомнившиеся ему еще с той зимы, когда вот так же пришел к сестре, чтобы попрощаться перед отъездом в Италию на два года в иезуитский новицитат для получения сана священника. Две зеленоватые глиняные плиточки, на одной из которых изображение гуцула, а на другой - льва. Гуцул скачет на тонконогой вороной лошадке, веселый и беззаботный стрелок с ружьем в руке и трубочкой в зубах, меховая медвежья шапка лихо сдвинута у стрелка на один глаз, пестрая одежда как бы отражается в румяности усатого лица гуцула. Он скачет вперед, не ведая страха, не задумываясь над тем, что ждет его впереди. А впереди… Хищный лев, опершись передними лапами на фантастический алый цветок, напоминавший формой бандуру, глядит вдаль, возбужденно похлопывает себя по спине длинным хвостищем, щерит острые зубы, от нетерпения высовывает язык, так хочется ему проглотить этого беспечного, веселого-превеселого стрелка вместе с его тонконогой лошадкой.

«Яремочка!» - стонала у него на груди сестра, веяла на него домашним уютом, теплой женственностью. Малышка, игравшая на лежанке, соскочила на пол, подбежала к матери, с любопытством поглядывала на красивого дядю, который принес им полную хату холода. А он ничего не слышал и не видел, кроме тех двух кафельных плиток, врезавшихся ему в память еще с того дня, когда отправлялся с родной земли в далекий иезуитский новицитат, чтобы усовершенствовать свое послушание, как гласило правило тридцать шестое Товарищества Иисусова: «Пусть каждый убедит себя, что те, кто живет в послушании, должны доверяться руководству и управлению божественного провидения при посредстве начальников, как будто они были мертвым телом, которое можно повернуть куда угодно, или же старческим посохом, служащим тем, кто держит его в руках, в любом месте и для всякого употребления».

Малышка тоже хотела приветствовать пришельца вслед за матерью, но еще не умела выговаривать все звуки, поэтому у нее вышло не «Яремку», а просто «Лемку», что тоже, собственно, было довольно близко к истине, ибо Ярема когда-то считал себя лемком 1, потом, стремясь к европеизации, отрекся от национальности, потом считал себя украинцем и стоял теперь на этом нерушимо твердо [ 1Лемками называют себя украинцы, живущие преимущественно в Бескидах]. Но не об этом думал он теперь, а о том желтом льве на четырехугольной плитке. От этого льва отправился он тогда в ночь. Сидел, смотрел на него. Так же, как и сейчас, полыхало в печке. Муж Марии внес со двора охапку сосновых дров, бросил их под печь, осторожно положил топор, чтобы отошел с мороза, опять молча вышел управиться со скотом.