Говард Фаст - Дорога свободы

Опыт войны и послевоенных лет показал, что напрасны попытки американских империалистов повернуть вспять колесо истории. История против них. Они разделят участь своих предшественников по претензиям на мировое господство, ибо лагерю империалистов противостоит могучий и крепнущий лагерь демократии во главе с народами Советского Союза, которые навсегда похоронили капиталистическое рабство и возвестили миру приход новой эры — эры коммунизма.

* * *

Говард Фаст правдиво рисует негров. Он не сентиментален, он не «жалеет» этих «бедных цветных», ибо он понимает, что не цветом кожи определяется человек. Гидеон Джексон выше президента Гранта, но его величие не от цвета кожи, а от его человеческих качеств.

Гидеон Джексон погиб в неравной борьбе. Но живы заветы этой борьбы в сердцах простых людей Америки — белых и черных. Несмотря на репрессии, несмотря на дискриминацию, суды Линча, живы и сейчас Гидеоны Джексоны. Их много в рядах негритянского народа, который за годы, отделяющие нас от гражданской войны в США, далеко шагнул вперед. И Говард Фаст верит, что и в Америке будущее за демократией, той демократией, которая не будет знать разницы между белыми и черными, которая сумеет добить насквозь прогнившую капиталистическую систему, уничтожить диктатуру «1000 американцев».

«Дорога свободы» Фаста зовет американский народ к борьбе. Этот страстный призыв звучит в каждой строке его глубоко интересной книги.

Я . Викторов .

Всем мужчинам и женщинам, черным и белым, желтым и коричневым, всем тем, кто отдал свою жизнь борьбе с фашизмом.

Война окончилась — долгая, кровавая борьба, крупнейшая из народных войн, известных до той поры в истории, — и солдаты в синих мундирах ушли к себе на родину. Солдаты в серых мундирах, удрученные и недоумевающие, осматривались вокруг и видели, что натворила в их стране война.

В здании судебной палаты в Апоматоксе генерал Ли отдал победителям свою шпагу — это был финал, последняя сцена военной драмы. И вот в южных штатах четыре миллиона негров стали свободны. За эту свободу было заплачено дорогой ценой, она была драгоценна. Свободный человек думает о вчерашнем дне, думает о завтрашнем и знает, что оба принадлежат ему. Будешь голоден, и никто тебя не накормит — нет у тебя хозяина; но захочешь итти быстрым шагом, и никто не скажет: «Иди медленно», — нет над тобой хозяина. К тому дню, когда окончилась война, в рядах федеральной армии было двести тысяч негров, и большинство разошлось по домам, унося с собой оружие.

Среди них был и Гидеон Джексон. Это был богатырь сложением, рослый, сильный; но и он устал от войны; с винтовкой на ремне, с полинялым синим мундиром на плечах, он вернулся домой на плантацию Карвелов, на плодородную землю Южной Каролины. Белый господский дом стоял на холме, целый и невредимый, точь-в-точь такой, каким он сохранился в его воспоминаниях; дом не пострадал от войны, но сады и поля сплошь заросли сорной травой и кустарником; и самих Карвелов уже не было в имении — все уехали, куда — никто не знал. Бывшие рабы, возвращаясь домой, селились на старом месте, в своих

прежних лачугах, бок о бок с теми, кто никуда не уходил. Шли месяцы — и все больше освобожденных рабов возвращалось на Карвеловскую плантацию — кто с Севера, куда они бежали в поисках свободы, кто из рядов федеральной армии, кто из сосновых чащ и непроходимых болот, где они скрывались. И они продолжали жить — в великом изумлении от того, что они свободны.

Часть I

В это прохладное ноябрьское утро Рэчел проснулась рано — ее разбудили вороны; и лежа в постели, укутавшись в старое одеяло, ощущая теплоту от тела маленькой Дженни, примостившейся у ее груди, она долго прислушивалась к их карканью. Кар, кар, кар — доносилось издалека; унылый звук, но сладкий для того, кто так привык к нему, как Рэчел; вёдро ли, дождик ли, каждое утро на рассвете они поднимали крик.

Теплый комочек у ее груди зашевелился, и Рэчел прошептала: — Спи, деточка, спи, спи себе спокойно, слышишь, вороны кричат, вороны кричат, тебе спать велят.

Но день уже начался, его не остановишь. Соломенный тюфяк согрелся за ночь и так славно похрустывал — Рэчел охотно бы еще полежала. Но солнце, выглянув из тумана, вдруг залило всю хижину ярким светом: он пробивался в щель над покосившейся дверью, в просветы меж покоробленных досок. Джеф потянулся и застучал пятками об пол. Дженни вдруг широко раскрыла глаза, забарахталась, привстала — и холодок пополз по груди Рэчел, по тому местечку, что было согрето ее теплом. Марк засипел и загоготал: «Га, га! гу, гу!» Джеф ткнул его в бок, и оба покатились по полу, тузя друг друга.