Борис Хотимский: Поляне [Роман-легенда]

— Всего только одну треть? И не более того? — Ветеран затрясся от сиплого смеха, еще больше скрючившись. — Так тебе надо стать правителем провинции. Будешь получать как раз по сто фунтов в год. Но отсохни мой язык, если все свободные места уже не заняты. Ты опоздал, дружище! Впрочем, не вешай свой мясистый нос. У префекта претории Востока шесть сотен чинуш-дармоедов. Они, полагаю, тоже не бедствуют. Так неужели из шести сотен не найдется ни одного, кто вскоре отдаст богу душу? И тогда ты сможешь занять его место. Смотри же не проворонь!

— О, перестань издеваться надо мной! Думаешь, я не знаю, что наш щедрый Император расплодил уйму чиновников, не умеющих даже подсчитать разницу между прибылью и убытками? Но отчего же, скажи ты мне ради Христа, с каждым годом дорожает хлеб? Почему в нем теперь больше золы, чем муки?

— Потому что, — ответил ветеран, — всех оборванцев, которые живут в твоих домах, надо вернуть на поля. Пусть обрабатывают землю, которую предательски бросили. Лучше бы не родились их отцы! А в городе только и умеют что бунтовать. Семь бунтов только за последние десять лет! Мало? Эх, был бы сейчас жив наш Первый Полководец, показал бы он этим вонючим подонкам. Всех бы вымел обратно в села железной метлой, всех до единого!

— А кто бы в таком случае платил мне за жилье?

— Так не жалуйся, черт побери, на золу в хлебе.

— Не богохульствуй, — лысый толстяк вздохнул громко. — Если бы только зола в хлебе… Пойдем-ка помедленнее, а то душно что-то… А насчет бунтов ты, пожалуй, прав. У меня такое ощущение, что империя — накануне гражданской войны.

— Похоже на то, — мрачно отозвался ветеран, двинув ногой серый шарик упавшей с кипариса шишки. — И единственное, в чем я могу упрекнуть своего Императора, — это в чрезмерной демократичности. Он дал слишком много воли плебсу…

— Наверное, потому что сам не из патрициев.

— Именно! Однако господь одарил его исключительными способностями. А он вообразил, будто каждый выходец из низов может оказаться таким же незаурядным. Будто исключение может стать правилом! В этом первое и главное его заблуждение. Потому-то он и возвысил совершенно незаслуженно такое множество потомков Хама. Оправдали они его надежды? Как же, жди! Они дорвались до непривычной власти, до непривычного благополучия, но не обладают наследственным благородством души и разума. Они неизбежно приведут Второй Рим на грань катастрофы.

— Это было бы ужасно! — воскликнул собеседник, тяжко дыша и оправляя складки просторного одеяния на своих жирных телесах. — А Император ничего не видит и не слышит. Или не желает видеть и слышать. И вместо того чтобы заботиться о земных нуждах своего государства, витает в небесах и занимается богословскими диспутами. Чем расходовать дорогостоящий пергамент на замечания о толковании Нового Завета, лучше бы издал побольше продуманных постановлений…

— Ага, теперь и ты богохульствуешь!

— Нисколько. Богу — богово, кесарю — кесарево. Надо издать постановления…

— Мало их было издано, что ли? А выполняется ли хоть одно? Поменьше воскресных проповедей, побольше власти! Вот что нам необходимо сейчас. Надо возродить девиз Первого Полководца: «Метко, сильно, быстро!» Во всех сферах жизни. И все равно… Все равно такие, как мы с тобой, осуждали бы Императора. За недостаточную демократичность. Не за одно, так за другое. Как бы он ни поступал. Потому что его дело — царствовать, а наше дело — ворчать. Будь она проклята, наша старость! Не был бы я сейчас старым крючком, разве позволил бы я своим сыновьям — лучше бы им никогда не появиться! — разве позволил бы я им беспутничать и не считаться с выкормившими и вырастившими их родителями? Нынешние детки паразитируют на родительской любви, как клопы на твоих квартиросъемщиках!

— Но родительская любовь от этого не убывает? — парировал домовладелец.

— Смотря чья. Родитель родителю рознь. И будь я помоложе, я бы…

— Что ты бы?

— Я бы снова пошел в гвардию, где скоро придется служить… бабам! Да, бабам! Потому что мужчины стали хуже баб, я не говорю о евнухах. Где наша былая гвардия? Где наша былая армия? Где они, где?!

— Тише, пожалуйста, потише. Ты так расшумелся, могут услышать…

— Плевать! Что они могут мне сделать? Что мне терять, наконец? Пускай слушают! И ты тоже слушай. Я не спрашиваю, как некоторые, где наша казна. Я спрашиваю: где наша армия? Почему из шестисот сорока пяти тысяч регулярного имперского войска осталось всего сто пятьдесят тысяч? Где остальные? Погибли в сражениях? Вранье!