Юрий Власов: Огненный крест. Бывшие

Для них важно было одно: использовать в своих видах глухое недовольство народа, измученного войной и сопряженными с ней лишениями.

И началась отвратительная, низкая травля, в которой самые лживые обвинения, самые гнусные измышления пускались в ход для того, чтобы расшатать устои Русского Трона, основанные на вере народа в Царскую милостивую и праведную власть.

Правда, Царя и Царской Семьи тогда, до революции, открыто касаться не смели. Но все близкие ко двору лица обливались потоками грязи в расчете, что недоверие, возбужденное в народе к ним, перенесется и на державных их повелителей.

В Государственной Думе Милюков произносит свою «историческую», в сотнях тысяч экземпляров разошедшуюся по всей России речь, в которой он, не имея в своем распоряжении ни единого доказательства и основываясь исключительно на темных сплетнях какой-то английской газеты, обвиняет Распутина и Вырубову в изменнической работе на пользу врага, происходящей на глазах и, значит, с ведома Императрицы…

В прифронтовых учреждениях и в Военно-Промышленном Комитете бесчисленные приспешники Гучкова систематически отравляют ядом той же гнусной клеветы армию и фабричных рабочих.

И клевета сделала свое дело.

В роковые для России февральские дни, когда в Петрограде вспыхнуло восстание, организованное при помощи нескольких, не желавших сражаться запасных полков, русский народ не встал на защиту своего Государя.

Восстание превратилось в революцию, революция смела Царский Трон, растлила армию, довела Россию до пределов позора и страданий. Но клеветники добились своего: хоть и на короткое время, но они получили желанные портфели и власть…

Клеветнический поход против Трона не прекратился и после революции. Зная, как прочны древние узы, связывающие Царя с народом, и более всего страшась «гидры контрреволюции», руководители этого похода, очутившись у власти, еще удвоили свои усилия, но главной мишенью для своих нападок они избрали теперь уже не Двор, а беззащитную Царскую Семью, поносить которую стало отныне не только безопасным, но и выгодным для революционной карьеры.

Вот уже более трех лет длится то отвратительное зрелище. Более трех лет подлыми руками треплются в грязи кристально чистые, ничем не запятнанные имена Государя и Императрицы, виновных разве только в том, что они слишком верили в русский народ и слишком его любили. Из всех обвинений, против них возведенных, ни одно никогда не было подкреплено хоть каким-нибудь, самым слабым доказательством; все они до единого были плодами злостных измышлений. Но толпа им верила и, может быть, продолжает верить и теперь — как верит вообще всякому печатному слову.

Конечно, настанет день, когда правда восторжествует. Беспристрастная история воздаст должное и кротким царственным мученикам, и политическим проходимцам, сознательно их оклеветавшим.

Но когда это будет?

А время не ждет.

Нельзя допустить, чтобы современное поколение питалось одной только революционной ложью, чтобы оно оставалось в неведении относительно того, какими темными, недостойными путями шли к своей цели творцы русской революции. Оно должно знать правду — и только правду — о том, кто является истинным виновником этого величайшего в истории России несчастия и кто в нем неповинен…

Вероятно, В. М. Руднев был убежденным либералом; вероятно, он примыкал к стану тех, кто приветствовал революцию, кто считал ее спасительной для России. Иначе ему не было бы дано столь важное, с точки зрения революционного правительства, поручение. Сам он в своей записке говорит, что он был предубежден против лиц, которых ему предстояло допросить в качестве обвиняемых.

Но он был прежде всего честным человеком.

Он прочитал все относящиеся к делу документы, допросил множество свидетелей, лично присутствовал при обысках и выемках и не нашел ничего — ни одной строчки, ни одного показания, ни одного факта, которые подтверждали бы справедливость обвинений.

Когда, таким образом, стало ясным, что расследование, начатое для того, чтобы покрыть Царскую Семью позором, привело к установлению совершенной ее невинности, председатель комиссии, прис. пов. Муравьев, стал пытаться побудить В. М. Руднева к пристрастному образу действий, на что В. М. Руднев не согласился и подал в августе 1917 г. рапорт об отчислении…

Но к счастью, подлинная записка В. М. Руднева — собственноручно им от первой и до последней строчки написанная — сохранилась в неприкосновенности, и ныне наконец представляется возможность опубликовать ее.