Юрий Власов - Огненный крест. Бывшие

Марков каждым выстрелом распоряжался — пушку поставил на прямую наводку. Многие господа офицеры шли в атаку без винтовок — у груди несли снаряд для пушек.

Марков первый вскочил на паровоз. Машиниста — штыком в живот. Тот:

— Товарищи, товарищи!..

Да только уже нет «товарищей». Били в вагонах всех без разбору: солдат, матросов, баб, раненых. Один жуткий мат, хрип, рев…

Белые добыли патроны и снаряды, перерубили кольцо железных дорог, ушли в вольную степь.

Маркова называли «храбрецом среди храбрейших». Равных по бесстрашию ему не было. Сам водил господ офицеров в штыковые атаки, и не раз, и не два… В злой пулеметной метели бежал впереди, и всегда — с солдатской винтовкой наперевес.

Был роста невеликого, усы и борода — под последнего императора… Спереди, как и положено, под шеей у воротника солдатской гимнастерки, крупный крест — Станислав с мечами. Глаза имел живые, как говорили, «со светом». Пал Марков незадолго до своего сорокалетия — 25 июня 1918 г., в самом начале так называемого второго Кубанского похода (под первым подразумевается Ледяной).

И его зароют — ни креста, ни камня — а чтоб не надругались. Шибко способна на это Русь — гадить и плеваться на могилы. Лег Марков — и нет больше. Только небо во всю ширь. Метра два-три земли, а над нею — небо, всегда небо…

Во веки веков живи, Россия!

Нет тыла — кругом смерть.

Чуть-чуть пройдут, вроде распрямятся, а уже выстрелы и крик:

— В цепь, господа!

Под огнем зарывайся в грязь, чем глубже — тем сохранней. И не елозь, мать твою, задницу продырявят. Славно стреляют красные солдатики, сами их обучали прицелу, мать их!.. Ишь бежит водичка, а все одно — не крути рылом… В штыки, господа!.. А как в штыки, мать твою?! Да на сапоге по пуду грязи. И каждый раз изволь вытащить ногу, а вперед надо, и лучше бы рысью: чем быстрей — тем сохранней. Ведь кладут на выбор, мать их всех, краснопузых!..

С Богом, господа!

А после… после не обсохнуть и не присесть. Папиросы мокрые, вообще все мокрое. В груди жжет — лакай из лужи. Одна отрада — первач: и уж ни холода, ни дрожи в ногах…

— Господа, есть добровольцы расстреливать пленных?..

И поднимаются: шибко много злобы за убитых друзей, сожженные дома, поломанную жизнь. И расшибают в мешок с костями своих же русских. А после глушат самогон. Потому что если не мы их, то они нас. Нет без этого Гражданской войны. Нет тыла — кругом смерть, ибо тотемный знак России — трупы… И первый среди первых — сынок генерала Алексеева.

Подробное описание похода оставил офицер Роман Гуль — будущий русский писатель в эмиграции. Вместе с братом дрался в передовых цепях добровольцев.

По позднейшим отзывам генерала Врангеля можно судить о боевых качествах Красной Армии: «Дрались красные упорно, но общее управление было из рук вон плохо». Барон не без горечи и гнева пишет о зверствах красных. Даже ему, военному человеку, отвоевавшему мировую войну день в день и всякого навидавшегося, такое в диковину.

«…Часть офицеров была убита (при нападении красных. — Ю. В.), лишь немногие успели спастись. Некоторые перед смертью подвергались жестоким истязаниям. У Влескова (бывшего подчиненного генерала Врангеля в войне против Германии, бравого кавалерийского офицера. — Ю. В.) были перебиты обе руки и ноги и содрана кожа с черепа. Он был подобран крестьянами… После продолжительной болезни он был перевезен разыскавшим его братом… Я немедленно поехал навестить его. Блестящий офицер, редкой красоты юноша был теперь совсем неузнаваем. Одна рука была по локоть ампутирована, пальцы другой были сведены, передвигаться он мог лишь с помощью костылей. Череп был до сего времени покрыт незажившими рубцами…»

А вот наблюдения Врангеля в месяцы командования кавалерийской дивизией на Северном Кавказе.

«Заречные аулы жестоко пострадали от большевиков, некоторые… выжжены до тла, много черкесов расстреляно и замучено. В одном… несколько десятков черкесов были живьем закопаны…»

Во всех кубанских станицах красные прежде всего расстреливали стариков — это были носители казацких традиций. Проще всего традиции похоронить вместе с людьми. Зверски обходились с казачками. Их насиловали, позорили, возили в обозах, после пристреливали.

«Почти все солдаты красной армии имели при себе значительные суммы денег, в обозах красных войск можно было найти все, начиная от мыла, табака, спичек и кончая собольими шубами, хрустальной посудой, пианино и граммофонами. В этот первый период гражданской войны, где одна сторона (белая. — Ю. В.) дралась за свое существование, а в рядах другой было исключительно все то смутное, что всплыло на поверхность в период разложения старой армии, где страсти с обеих сторон еще не успели утихнуть и озлобление достигало крайних пределов, о соблюдении законов войны думать не приходилось. Красные безжалостно расстреливали наших пленных, добивали раненых, брали заложников, насиловали, грабили и жгли станицы. Наши части со своей стороны, имея неприятеля и впереди и сзади, будучи ежедневно свидетелями безжалостной жестокости врага, не давали противнику пощады. Пленных не брали. Живя исключительно местными средствами, имея недостаток во всем и не получая казенных отпусков (то есть не получая снабжения. — Ю. В.), части невольно смотрели на военную добычу как на собственное добро. Бороться с этим, повторяю, в первый период было почти невозможно (а это восстанавливало население против. — Ю. В.). Я старался лишь не допустить произвола и возможно правильнее распределить между частями военную добычу. Впоследствии я добился, что захваченные у пленных деньги и все попавшее в руки войсковой части имущество распределялись между казаками особыми комиссиями… а все имевшее исключительно боевое значение передавалось в дивизионное интендантство…»