Олег Капустин: Судьба генерала

— Ещё как, ваше высокопревосходительство, — улыбнулся гренадер, — есть теперь что барышням в Петербурге рассказывать. Вот приеду домой, надену шинель с бобровым воротником и пойду с какой-нибудь красоткой по Невскому гулять и описывать ей во всех подробностях, как я с генералом Муравьёвым Карс взял.

— Так ты думаешь, что всё-таки мы его возьмём? — рассмеявшись, спросил Николай Николаевич.

— Конечно, возьмём, — уже серьёзно проговорил поручик. — После штурма это стало особенно ясно. Да и за что же мы своих товарищей там, на бастионах, положили? Я ведь теперь батальоном командую, больше некому. И отсюда никуда не уйду, пока наш флаг не будет развеваться вон там, над Вели-Табии. Нам теперь отступать некуда — победить или умереть! Но я совершенно уверен, что победа будет именно за нами.

— Ты прав, поручик, и мы всему миру докажем это. — Генерал Муравьёв был доволен. Самым важным он считал упорный настрой на победу его войска и хорошо видел, что солдаты и офицеры не пали духом. Это было главное, а уж с оппозицией в лице некоторых своих генералов, желающих воевать по правилам «высокой стратегии», он справится.

Николай Николаевич помирился с Баклановым, и два русских медведя в одной берлоге продолжили делать общее дело. Под их руководством блокада города настолько ожесточилась, что не то что караван, но даже один крестьянин с мешком кукурузной муки не мог проникнуть за турецкие укрепления. В Карсе начался голод. По утрам английские и турецкие офицеры выходили на крепостные стены и с надеждой рассматривали русский лагерь в подзорные трубы. Но осаждающие не только не думали отступать, но, наоборот, готовились к зиме: рыли землянки, сооружали склады с продовольствием и тёплым обмундированием, запасались топливом. Так прошли долгие и для турок, и для русских войск два месяца.

И вот 12 ноября 1855 года к Муравьёву прибыл с белым флагом английский офицер — адъютант Генерала Вильямса, фактически руководившего обороной города. А на следующий день осунувшийся англичанин предстал перед наместником Кавказа в своём парадном мундире.

— Я человек прямой и искренний, — начал Инглиз-паша, как называли его турки, — лгать не умею и не скрываю, в каком бедственном положении находится наш гарнизон. Как честный человек, я исполнил обязанность свою до последней возможности, пока в состоянии был это делать. Нам неоткуда более ожидать помощи. Хлеба у нас осталось только на три дня. Предоставляю условия сдачи Карса на ваше великодушие.

И уже через три дня командующий Анатолийского корпуса Васиф-паша подъехал к стоящему под стенами города наместнику Кавказа и передал ему ключи от города и знамёна двенадцати турецких полков. Громкие крики «ура!» прогремели над Карсом, и русские войска вошли в город. Вскоре над ним взвился русский трёхцветный флаг. А на торжественном обеде, куда были приглашены генерал Вильямс, Васиф-паша, Баба-Керим и многие английские и турецкие офицеры, которым за их мужественное сопротивление были великодушно оставлены шпаги и сабли, адъютант наместника Кавказа капитан Ермолов вдруг неожиданно для себя заметил, как побелела голова у Николая Николаевича за эти месяцы осады Карса. Нелегко далась эта последняя кампания «железному» Муравьёву.

Вскоре он был уже в Тифлисе. Омер-паша, как только узнал, что Карс пал, моментально ретировался из Грузии без боя. Николай Николаевич оказался прав во всём. А весть о его победе по телеграфным проводам облетела весь мир, оказав сильное остужающее воздействие на всех сторонников продолжения войны, во главе которых стоял неутомимый русофоб Пальмерстон, ставший недавно премьер-министром Великобритании. Война заканчивалась, и отнюдь не так, как бы этого хотели истовые враги России. Благодаря таланту военачальника, самоотверженной настойчивости и умению подчинять действия других своей воле генерал Муравьёв сумел спасти честь русского оружия даже в один из самых трудных для него периодов и прославить своё имя вопреки всему. Николай Николаевич был удостоен ордена Святого Георгия 2-й степени, и, что было для него важнее всех наград, к его фамилии официально было прибавлено почётное наименование «Карский». Он так и остался в памяти современников и потомков Муравьёвым-Карским, генералом с трудной судьбой, блестящими многосторонними талантами и всесокрушающей волей.

Прошёл год после сдачи Карса. Зимой 1856 года генерал от инфантерии Муравьёв-Карский, уже вышедший в отставку, прогуливался с женой по Петербургу, по тем местам, где сорок четыре года назад он, молоденький прапорщик, мечтая о будущей военной славе, бодро пробегал по булыжной столичной мостовой.