Олег Капустин - Судьба генерала

— И далеко это идти? — спросил Николай.

— Недалеко, дней шесть лишнего пути. Немножко по барханам, потом будет шор [26] Шор — солончак. , потом опять по барханам, а там уже будут кибитки хивинцев.

— Хорошо объяснила, — проворчал себе под нос Николай, пытаясь по компасу определить то направление, куда их поведёт отважная девица. Выходило вроде на северо-восток.

— Хочу, чтобы все вы знали, — проговорила Гулляр, серьёзно глядя на окружающих её мужчин в цветных халатах и чёрных барашковых шапках, — я невеста Тачмурада. Он щедро наградит тех, кто спасёт меня, и зарежет тех, кто посягнёт на мою честь.

— Шайтан их всех забери, — проворчал Сеид, вставая с кошмы, — попались мы между двух огней.

— О чём это он? — спросил Николай своего переводчика, маленького круглого армянина Петровича.

— Плохо дело, ваше высокоблагородие, — закачал он головой и выпучил большие чёрные глаза. — Тачмурад — это один из самых известных разбойников во всех Каракумах от берегов Каспия до Хивы и Бухары. Он, правда, не такой зверь, как этот Сулейман-хан Меченый, который засел у нас на пути, и поговаривают, что Тачмурад не чужд благородства и даже помогает бедным, но разве можно верить этим слухам! Бандит и есть бандит! Ой, плохо, ой, плохо, — запричитал Петрович и стал посыпать свою большую круглую голову в зелёной тюбетейке песком, качаясь из стороны в сторону.

— А ну прекрати, — одёрнул его Николай, — бери вот ружьё и будь мужчиной.

— Да разве ружьё поможет, если на нас эти головорезы нападут?! И зачем я в эти Каракумы согласился идти, ведь здесь народ же совсем дикий, чуть что — каждый за свой пчак [27] Пчак — туркменский нож. хватается. Ох, люди! Ох, люди! — качал головой Петрович, вешая на плечо ружьё, на которое посматривал с опаской: а вдруг выстрелит?

А тем временем Гулляр уже уселась на переднего верблюда, и караван свернул с протоптанного столетиями караванного пути в девственные пески на северо-восток, как по компасу определил въедливый во всём, что касается службы, капитан гвардейского генерального штаба. Он тем временем проверил уже кавалерийский штуцер, засунул пистолеты за кушак и попробовал, хорошо ли вынимается шашка из ножен.

Тем временем как караван Муравьёва всё глубже забирался в самые дикие и непроходимые места Заунгузских Каракумов, Сулейман-хан Меченый, беспощадно вырезав всё стойбище туркмен-текинцев у колодца Ортакуи, славящегося чистой, сладкой водой, нетерпеливо ждал теперь, когда же ему в лапы сам придёт со своим караваном этот проклятый русский, который изуродовал ему лицо в Тифлисе, а затем сорвал все его честолюбивые планы в коротком бою в Персии. Кровожадный бандит, давно уже превратившийся в изверга-отщепенца, не связанного ни с одной семьёй или родом, что было просто патологической редкостью для Востока тех лет, в своих садистских мечтах представлял во всех подробностях то, как будет сдирать с живого кожу с этого русского. В разгар его сладостных мечтаний главарю разбойников доложили, что к колодцам приближается караван, но только не со стороны моря, а с полуденных стран, юга.

— Это ещё что за сюрпризы? — прорычал Сулейман, приподнимаясь с кошмы. Он отдыхал после сытной трапезы в одной из юрт уничтоженного им рода. — И большой караван?

— Сорок верблюдов, хан, — почтительно ответил рослый курд в драном халате и грязно-коричневой чалме.

— А сколько человек с ними?

— Двадцать четыре вместе с погонщиками.

— Убейте их всех, — махнул рукой Сулейман-хан, — а верблюдов развьючить аккуратно и хорошо напоить, они нам ещё понадобятся.

Курд убежал, а главарь повернулся на другой бок. Он так уже пресытился кровью, что ему было просто скучно смотреть на новые убийства, а тем более резать людей самому. Вот если бы там был его русский, то это уж совсем другое дело! Сулейман вновь задремал.

Проснулся от едкого и резкого запаха дымящихся чуть ли не у него под носом стеблей травы гармалы, или травы дервишей, как её прозвали в народе.

«Что за чёрт?» — подумал Сулейман-хан и, еле продрав глаза спросонья, уставился на странную, длинную и худую фигуру, вихляющуюся у него перед глазами у входа в юрту.

Это был оборванный дервиш, размахивающий половинкой кокосовой скорлупы, подвешенной на медной цепочке, откуда выползала голубая ленточка дыма.

— Во имя Аллаха, милостивого, милосердного, — кричал он и кривлялся как бешеный, — подайте на пропитание верному последователю суфийского ордена накшбандийцев! Совершите же богоугодное дело, и это зачтётся вам на небесах.