Феликс Дан - Битва за Рим

Сильверий, казалось, не замечал все возрастающего волнения своей гостьи, что не помешало ему украдкой повернуть голову в сторону Цетегуса, с любопытством ожидая его ответа. Нервное возбуждение вдовы Боэция начинало не на шутку беспокоить хитрого архидьякона.

Но красивый римлянин все так же равнодушно откинулся на спинку своего кресла, и, подняв правой рукой хрустальный кубок с вином, спокойно проговорил:

– Ты нелогична, как все женщины, Рустициана, смешивая сладкую забаву Амура с мрачным делом Немезиды… Ты знаешь, что я был другом твоего мужа, несмотря на то, что целовал его жену… Быть может, именно поэтому… Я не вижу ничего преступного в разделении женской ласки. Ты же… Впрочем, ты прощена церковью, и это должно успокоить тебя, Рустициана… И потом ты знаешь, что я ненавижу готов и их тщеславного короля, осмелившегося присвоить себе титул западноримского императора. Ты знаешь, что моя ненависть неугасима, и веришь, что я хочу и могу отомстить убийцам твоего отца и мужа. Первого ты любила, второго уважала, несмотря на то, что отдавала мне свои ласки… Быть может, именно поэтому… Теперь ты охотно следуешь моим советам и указаниям, и хорошо делаешь… Ты умна и ловка и обладаешь, как многие женщины, недюжинным талантом для интриг. Но твоя горячность не раз уже вредила тебе, заставляла ошибаться в выборе орудий и разрушая твои лучшие планы. Зная это, ты повинуешься моему холодному и спокойному рассудку, и, наверное, хорошо делаешь… Все это вполне естественно и логично… А теперь пора домой, Рустициана… Мы и так замешкались. Твои невольники ожидают у дверей храма конца твоей исповеди, которая не может продолжаться целую ночь. Иди домой и передай мой привет прекрасной Камилле, твоей дочери… Покойной ночи, Рустициана.

Все с той же равнодушной любезностью, с которой провожают хорошую знакомую, Цетегус поцеловал холодную руку вдовы Боэция, руку, которую Рустициана как бы позабыла вынуть из его руки, и проводил ее до потайной лестницы, предупредительно открытой архидьяконом.

На пороге Рустициана еще раз смерила высокую мужскую фигуру сверкающим взглядом, полным самыx противоречивых чувств, и затем, молча покачав головой, опустила темное покрывало и скрылась.

Цетегус вернулся на свое место и не спеша допил чашу с искрящимся вином.

– Странная борьба происходит в душе этой женщины, – качая головой, произнес архидьякон.

Он вынул из стенного шкафа свиток пергамента, восковую дощечку, грифель и другие принадлежности письма, и, положив все это на придвинутый стол, стал рядом со своим молчаливым гостем.

Цетегус пожал плечами.

– Я не вижу ничего особенного в чувствах Рустицианы. Она хочет отомстить за своего мужа, надеясь таким образом загладить свою вину перед ним. В том, что бывший сообщник ее неверности помогает ее мести, делает исполнение этого долга особенно для нее заманчивым. Таково объяснение чувств и колебаний Рустицианы, конечно, инстинктивных и бессознательных… Но оставим этот мало интересный предмет… Скажи мне лучше, что нового, Сильверий?

Сообщники принялись обсуждать то, о чем нельзя было говорить при других заговорщиках.

– Прежде всего надо упрочить владение миллионами Альбинуса и решить, как их использовать. Ты знаешь, как нам нужны деньги.

– Денежные вопросы твое дело, Сильверий, – холодно ответил Цетегус. – Я мог, конечно, заниматься финансами, если бы это было не так скучно. Тебя же золото интересует, и поэтому я не хочу мешаться в твои распоряжения и знать твои планы.

Сильверий улыбнулся в знак согласия и признательности и продолжал докладывать.

– Ты помнишь, конечно, что нами решено было завладеть умами некоторых влиятельных лиц в Неаполе. Вот список имен. Возле каждого ты найдешь примечание о характере, условиях жизни, вкусах, привычках и, – главное – слабостях… Между ними есть люди, не поддающиеся на обыкновенные средства соблазна, обмана или устрашений. Надо придумать что-либо новенькое, дабы сделать их безвредными.

– Вот это я возьму на себя, – ответил римлянин, разрезая золотым ножом сочный персик. – Передай мне список, Сильверий.

После часовой работы секретные документы были разобраны и снова спрятаны в потайной шкаф за большим распятьем, вделанным в стену.

Архидьякон чувствовал себя усталым, и, с завистью взглянув на своего сообщника, железное здоровье которого, казалось, не знало потребности во сне или отдыхе, не мог удержаться от выражения удивления.