Николай Энгельгардт - Окровавленный трон

Полдник кончился. Император, императрица и все августейшие и высокие гости сошли в цветники. Было уже пять часов, и дневной жар несколько спал. Напоенный благоуханием цветов воздух освежали брызги каскадов. Из аллей, боскетов, куртин и рощиц обширного парка веяло тенью и свежестью. Вельможи окружили сияющего аббата Губера, поздравляли с монаршей милостью и умоляли сообщить им секрет варки иезуитского шоколада.

– О, это совсем просто, господа, совсем просто! – уклоняясь, с любезностью отвечал лукавый иезуит.

Тень опасения и недовольства легла на лица некоторых из французских роялистов. Принц Конде, видимо, был расстроен, но это не помешало ему взять аббата под руку и, прогуливаясь, развить перед ним идеи спасения алтарей и престолов единением всех людей доброй воли, преданных богоучрежденным порядкам. Будучи недалеко от императора, принц громко сказал:

– La cause du roi de France est celle de tous les rois! (Дело французского короля есть дело всех королей!)

Но император не обратил внимания на фразу принца. Он направился к тесной группе монастырок. Они окружили придворного шута Иванушку. Шут гремел бубенчиками. Звонкий девичий смех сопровождал остроумные ответы шута на обычный вопрос: «Что от кого родится?»

Иванушка был бритый, плешивый, маленький старичок; узкие глазки его сверкали замечательным умом.

Павел Петрович приблизился. Цветник смеющихся монастырок расступился. Вельможи следовали за государем. Под приятными улыбками у врагов лопухинской партии скрывалась уже зародившаяся ненависть к злому и остроумному лопухинскому шуту, знавшему слабости и причуды каждого и всю скандальную хронику двора и обеих столиц. Милость к Лопухиной озаряла всех, с ней связанных, даже шута Иванушку. Придворная челядь завидовала быстрой карьере старикашки. Вельможи видели в нем лопухинского шпиона. Сторонники Лопухиных, наоборот, сладко, заигрывающе хихикали, подмигивая приятельски дураку.

– Господа, – обратился император к окружавшим его, – не пренебрегайте Иванушкой. В доброе старое время голова под колпаком с бубенчиками нередко видела дальше головы, осененной венцом!

– Что от меня родится, Иванушка? – желая угодить монарху, спросил и «бриллиантовый» князь Куракин.

– От тебя: обеды, ужины, бутылки, рюмки, браслеты, запонки, манжеты, табакерки, корсеты, подвязки! – отвечал шут.

Император и все вельможи улыбались. И Куракин снисходительной миной старался скрыть досаду.

– А что от меня родится, шут? – спросил фельдмаршал Суворов.

– Правда, честь, походы, победы, слава, слава, слава! – отвечал шут и, сняв колпак с бубенчиками, подбросил его и подхватил неловко опять на свою острую, плешивую голову.

– А еще что? – сказал Павел Петрович.

– Ревность, женины дрязги, салоны, туфли, рога, рожки!

– Лови! – крикнул Суворов, бросая шуту червонец.

Все знали нелады и ревность великого полководца к жене, ему изменявшей, несколько раз уже затевавшего с ней развод и вновь мирившегося.

– А от меня? – сказал король Август Понятовский.

– Старое венгерское, векселя, польские фляки, подагра, паутина!

– Дерзкий шут! – покраснев и надувшись, сказал развенчанный король и отошел.

Государь потирал руки от удовольствия. Вельможи улыбались.

– Ну а вот от этого? – спросил государь, указывая на поэта и сенатора Державина.

– Оды, лесть, ябеды, кляузы, рифмы, стопы, реестры, мемории, тропы, фигуры, наказы, указы, синекдохи, гиперболы, архивная моль!

– Что от меня родится, Иванушка? – спросила хорошенькая белокурая монастырка с родинкой на щеке.

– Капризы, стрекозы, лилии, розаны, леденчики, пастила, тряпки, башмаки, бантики!

– А от меня? – спросила другая смуглянка с огненными глазами.

– Яд, ревность, кинжалы, змеи, драконы, черные маски, червонцы!

– А от меня, Иванушка? – спросила полная, высокая девица.

– Варенье, соленье, печенье, пряженье, четырнадцать котят!

– Ну, Иван, теперь и мне скажи, что от меня родится? – сказал, наконец, и государь.

Все с интересом ожидали ответа шута. А он сморщился, подперши одной рукой голову, а другой растирая под ложечкой.

– Ой! Ой! Живот болит! – взвыл, наконец, шут.

– Говори! Говори, брат! – требовал император. – Назвался груздем – полезай в кузов.

Шут повесил на сторону голову и плачевным тоном забормотал:

– От тебя, государь, родятся: чины, кресты, ленты, вотчины, сибирки, палки, каторги, кнуты!

Услышав такой дерзкий ответ государю, придворные помертвели от ужаса, ожидая грозы, в то же время одни радуясь, другие горюя, что вызвал ее именно шут временщика Лопухина и его дочери. И гроза уже приближалась. Император стал пыхтеть, отдуваться, откидывать голову назад, лицо его потемнело и перекосилось судорогой… Еще мгновение и страшный припадок слепого гнева уничтожил бы смелого шута да и тех, может быть, кто подвернулся бы при этом. Но, к счастью, четырнадцатилетняя прелестная Дашенька Бенкендорф и несколько других монастырок подошли к государю и с низким реверансом просили его пожаловать на луг, посмотреть игру в горелки. Мгновенно настроение императора изменилось. Он расцвел улыбкой и, предложив руку Дашеньке, пошел на обширный луг, где уже игра была в полном разгаре и монастырки, со звонкими криками и смехом, неслись, словно античные нимфы, ловя друг друга.