Эжен Скриб - Мавры при Филиппе III

Филипп III был мужчина небольшого роста с круглым лицом, имевшим приятное выражение. В обращении он с детства привык сохранять некоторую важность; но вместе с тем наружность имел привлекательную. Были ли ему известны настоящие причины смерти его брата дона Карлоса, но только воспоминание одного этого имени выражало на его лице оттенок уныния, а уважение, которое он имел к своему отцу, Филиппу II, более походило на страх или ужас. Молодость провел он в безусловной покорности и бездействии. Ему шел двадцать второй год, а силы его развивались медленно, он не знал ни надежд, ни страстей юности, потому жизнь ему скоро наскучила.

При выходе из кареты король оперся на руку дона Хуана д’Агилара, который первый поспешил встретить своего монарха. Заметив на лице старого солдата признаки печали, король с участием спросил, здоров ли он. Дон Хуан, услышав желание короля узнать об управлении провинцией, попытался было высказать некоторые факты относительно настоящего положения дел в Пампелуне, но Филипп слушал его с таким беспокойством, как будто опасался быть вовлеченным в важную и продолжительную беседу, и приход министра прервал разговор дон Хуана.

Король с благодарностью улыбнулся министру и поспешил отправиться в приготовленные покои для отдыха от зноя и утомительной дороги. Проходя по длинной галерее, которая вела в спальню, он заметил одного бедного францисканского монаха, который поднимался на цыпочках, чтобы посмотреть на него. Филипп, оставив министра и окружавших его придворных, подошел, поклонясь, к монаху, и попросил его благословения. Монах, покраснев от удовольствия и смущения, благословил его, и по всему собранию пробежал рокот одобрения. После благословения король всех Испаний и Индий отправился на отдых.

Граф де Лерма, принявший д’Агилара в присутствии короля с особенным почетом и ласковой улыбкой, вдруг принял совершенно холодное выражение, как статуя из мрамора. Дон Хуан с той же холодностью поклонился министру, и они расстались.

Через два часа во дворце все спали, только один министр занимался обдумыванием происшествий прошедшего дня. Чтобы составить о них ясное представление, он с особенным вниманием перечитывал подробные донесения, составленные очевидцами.

Во-первых, в этих донесениях говорилось о важной роли, какую играл коррехидор Хосе Кальсадо де-лас-Тальбас, человек опасный по своему характеру и по силе влияния на народ, который боготворил его, так что он в один и тот же день мог по своей воле возмутить его и укротить.

– Так, – сказал министр, подумав, – этого человека надо приблизить. Я неосмотрительно поступил, что вызвал его нетерпение и негодование. Надо во что бы то ни стало задобрить его…

Он открыл свою записную книжку и отметил: «Есть место старшего коррехидора в Толедо. Дать Хосе Кальсадо это место в ожидании лучшего».

Продолжая чтение донесений, которые, правда, по-разному объясняли причину восстания, он обнаружил, что первым зачинщиком был цирюльник Абен-Абу, по прозванию Гонгарельо, перекрещенный мавр, который громко и с оскорблением толковал полицейское объявление о приезде короля.

– Ну вот, так и есть! – воскликнул министр с самодовольствием. – Это и неудивительно. Я всегда говорил, что мавры – корень всего зла в государстве, источник всех смут и беспокойств. Это вражеское племя занимает лучшие наши провинции, и до тех пор, пока они не будут изгнаны, в Испании нет благоденствия и покоя. Но погодите! Я, Сандоваль-и-Рохас, граф де Лерма, совершу то, чего еще никто не решался предпринять.

Он остановился, и, оглянувшись, чтобы убедиться, что находится один, прибавил с улыбкой:

– Первый министр и… король… король испанский!

Потом продолжил:

– Да, это предприятие требует большого искусства… смелости времени… Главное, времени! А времени у меня довольно: король еще молод; мы будем долго царствовать. Я подумаю об этом… подумаю… А между тем…

Он остановился и отметил в записной книжке: «Наваррских мавров принудить заплатить налог за восстание. Впоследствии это можно распространить и на валенсийских, и на толедских. Приказать инквизиции, чтобы она установила надзор за цирюльником Гонгарельо, и при первом удобном случае выгнать его из Пампелуны. Узнать, нет ли у него сообщников». «Должно быть, есть, – прибавил министр про себя. – Это ясно видно из того, как быстро организовали восстание».

После этого Лерма встал и с видом самодовольствия начал ходить по кабинету.