Константин Тарасов - Три жизни княгини Рогнеды

Впустили полоцкие ворота разбитое войско, и начался в городе плач — кто не вернулся с князем, того клевали уже вороны на смертном поле над Ловатью. И змеей поползла по дворам угрюмая молва. Почему в битве не победили — легко объяснялось: на одного трое пришло — кто устоит; потому нельзя было винить князя за неискусность. Но битва-то почему случилась? Зачем идут новгородцы с Владимиром и ведут варягов, чудь, мерю? Обиду идет смывать Владимир, кто ж потерпит злое слово, говорили по хатам. Вот и аукнулась нам безрассудная лихость: несмышленая княжна гордится, а отвечать всем. Чем плох был для нее этот Владимир? «Рабынич». Ничего себе «рабынич» — двух князей сын. Еще неизвестно, что сами потерпим. Что нам в Киеве том далеком? До Киева плыть да плыть, а Новгород поблизости. Вышла бы за Владимира, и люди наши ходили бы сейчас живы, и нам впереди светило спокойное лето, а не голодное сиденье за стенами… Но как и любое посадское недовольство, так и это злое сожаление о Рогнедином промахе ходило волнами вокруг детинца, не докатываясь до княжьей избы. Только не все молчит, что немо; ходила Рогнеда по городу и читала в глазах укор — ты, ты виновница; послушай, как стонут жены и воют матери; тебе князь был плох, а ратникам пришлось Яге на зубы попасть. Так не хотя, не желаючи принесла Рогнеда зло родному городу и своей подруге Руте, у которой погиб в битве муж. О нем точно знали, что мертв, — нашлись среди вернувшихся дружинников очевидцы Соховой смерти под варяжским мечом. Как требовал обычай, вошли его друзья в дом, сняли шапки и сказали родителям и жене: «Надо вам печалиться — побили Соха новгородцы». А у Руты дитя в животе стучит, ему еще не близко на свет выйти, а оно уже сирота, а ей вдовствовать — кто же ее возьмет с чужим ребенком. Плачет Рута, а Рогнеда старается ее утешить и слушает упреки: от твоего слова зло пошло, тебе хорошо — не Ярополк, так Владимир возьмет; а мне как жить с дитенком, куда идти, какого ожидать счастья?.. Плачет и Рогнеда, жалея подругу и не понимая своей вины: не ее выбор, не ее задума, не ее просчет.

В город переждать нашествие плотно набивался народ. Князь Рогволод рассчитал, что до подхода Ярополка придется держаться не менее месяца, и велел собрать всю окрестную скотину и запасы; все это чуть ли не вскачь гнали и везли в Полоцк, ибо считанные, возможно, часы оставались до появления новгородского войска. И действительно, не заставило оно себя ждать, подсказав о своей близости столбами дымов над дальними деревнями. Быстро, как гонимые ветром, эти разорительные дымы приблизились, потом возникли на дорогах всадники, потом пешие — и вот уже обложили город чужеязыкие тысячные отряды. И десятки ладей приплыли по Двине, вошли в устье Полоты и замкнули круг. Привычно, без спешки разбили полки Владимира стан; строились навесы от дождя, падали в лесу под топорами сухостоины, пошли на полоцкие выпасы стреноженные кони, повисли над кострами емкие котлы, таскали воду из Двины и Полоты сотни водоносов, что-то уже и варилось в котлах, веселым шумком долетал понятный и непонятный говор — все просто, обыденно, даже с незлым вниманием к полочанам, следившим начало осады с городской стены… К ночи число огней умножилось; пылающей подковой обняли они Полоцк, и багровое зарево освещало притихший, настороженный город. Жертвою на огромном костре показался Рогнеде в эту ночь Полоцк; били в небо зловещие, кровавые отсветы, взметывались роем в темноту искры и пропадали, как вещий знак гибели жизней..

Утром по крику полоцких петухов загудели рожки во Владимировом стане, воинство отряхнулось от сна, оделось в доспехи, построилось неровными рядами и, подстегнутое нетерпеливым княжеским криком, пошло по росной траве брать город. Вблизи стены прокричали они боевой клич, припустили бегом, подняв над головами дробины и прикрываясь щитами, и тотчас выпорхнули со стены стрелы, просвистели свою короткую песнь, и кому было суждено, повалился под ноги товарищей. Но вот добежали, приставили лестницы, полезли, поднялись над стеною рогатые шлемы варягов, шишаки новгородцев, круглые шлемы чудинов — и застучали топоры, отсекая руки, кроша черепа…

Потянулись день за днем в обоюдном убиении. Раненых разбирали по хатам, скоро заполнился ими и княжий дом; убитых сносили на площадь для прощания, вечером здесь горел погребальный костер. И у Владимира пылал такой же костер и росла гряда могильных курганов. Часто собиралась над Полоцком гроза, лил дождь, обмывая мертвых перед сожжением, и жутко было Рогнеде смотреть, как по безмолвным лицам бьют острые водяные струи.