Лев Жданов - Том 5. Цесаревич Константин

Вместе с тем он удвоил, если это было возможно, строгость дисциплины и требовательность к порядку, к ловкости и знанию службы от последнего рядового до начальников отдельных частей в генеральских эполетах.

— Муха какая-то укусила, — замечали более близкие люди, знающие оттенки настроений цесаревича.

— Нет, просто осенью ждет короля Александра, вот и старается хорошо подготовить войска, — возражали другие. — Император российский, наш круль любит марши да парады, говорят, еще больше, чем наш «старушек»!..

Так говорили те, кто не знал закулисной стороны дела.

А Константин все подвинчивал себя и окружающих, усиливал строгости, увеличивал требования, в своей властной манере и грубости доходил до последних пределов, как будто желая узнать, убедиться, насколько справедливы доносы о «развале» в войсках, о «крамольном духе» среди окружающих его военных, особенно поляков.

Зная шалый, но добрый нрав своего «учителя» и «хозяина» края, каким был, в сущности, Константин, все терпели, молчали, старались как-нибудь смягчить «старушка», укушенного ядовитой мухой наветов и клеветы…

Но понемногу назрел целый ряд столкновений между Константином и окружающими его военными, не только поляками, но и русскими.

Дело началось пустяками; о смертных эпизодах варшавяне сначала говорили со снисходительной улыбкой.

— Слыхали, адъютанты и ординарцы нашего «старушка» вторую неделю «без обеда» сидят, — толковали в офицерских собраниях военные, а в кофейнях и ресторанах — штатские обыватели Варшавы, всегда заинтересованные тем, что делается и в крулевском замке, а еще больше — в Бельведере у цесаревича.

— Что случилось? Как это «без обеда»? — спрашивал огорошенный собеседник.

— Вот так, просто! Заспорили с ним несколько из его адъютантов и ординарцев, которые ежедневно обедают у него всей компанией. О Наполеоне, что ли, речь зашла. Манифест поминали новогодний Александра, яснейшего нашего круля. И говорили некоторые, что без Божией помощи не мог бы тот Бонапарт до такой силы дойти. И если бы его гений не зарвался, не рискнул бы он на Россию, так и теперь еще сидел бы на троне и мы были бы не с русскими в союзе, а иначе как-нибудь. «Старушек» наш сразу разогрелся, заспорил. Те знают, что дома он позволяет говорить с собою свободно. Только на ученье да на службе — пикнуть не смей!.. Вот и не уступают, зуб за зуб. Он совсем из себя вышел. Едва до конца досидел. Ушел почти не простившись с ними к себе, спать после обеда, как всегда. А на другой день уже никого и не позвали к нему за стол. И так — вторую неделю. Вот и говорят, что «без обеда» он оставил молодежь, даже и тех, что не спорили с ним.

— А это уже у нас такой обычай: на полковника недоволен, весь полк виноват, все там ни к черту не годится. Или если солдаты плохо маршировали — он готов офицерам фонари подставить, если бы мог. А потом перейдет с ним скоро… Опять помирятся… Увидите…

— Конечно, помирятся, я сам знаю. Потеха с нашим «старушком».

Но за потехой начались и более серьезные стычки.

С адъютантами дело скоро уладилось.

Ротмистра Крупского, остроумного балагура и неподражаемого рассказчика из еврейского и восточного быта, Константин, любивший рассказы остряка, спросил как-то после развода:

— Послушай, Крупский, нет ли у тебя чего-нибудь новенького? Расскажи!

Ротмистр быстро сообразил положение и ответил:

— Нового много ваше высочество… Да рассказывать некогда. Сами знаете, ваше высочество, служба… Начальство ждет. А вот как-нибудь за столом — я вам все выложу… позабавлю.

Константину и самому скучно было без веселой молодежи, которую он привык видеть за столом. Намек был понят и в тот же день он приказал по-старому звать ординарцев и адъютантов; ссора сразу была позабыта. Недаром говорили про Константина:

— Он кроток, как овца, умей лишь блеять с ним заодно!

Другое столкновение было серьезней и само по себе, и еще потому, что разыгралось не среди польского офицерства, которое винили не только в излишней щепетильности, но даже в заносчивой неблагодарности к русским вообще, и к своему «учителю» цесаревичу — в особенности…

Возникла история в лейб-гвардии литовском полку.

Войска стояли в прелестном лагере за Маримонтской заставой, где вокруг бараков начальства устроены были богатые цветники, стояли статуи, ровными рядами насажены были деревья вдоль лагерных улиц. Здесь устраивались часто гуляния с участием гостей из города, сжигались блестящие фейерверки и гремела музыка, а потом налаживались веселые пирушки до утра…