Лев Жданов - Том 6. Осажденная Варшава. Сгибла Польша. Порча

Сказал и сверлит своими глазками нервное лицо француза, на котором можно читать каждую мимолетную мысль.

— Ты… что мне предлагаешь? А? — повышая тон, спросил Раморино.

— Денег… сколько угодно его светлости, — едва пролепетал человечек и весь съежился, как пес в ожидании удара.

— Прочь, пока я не приказал тебя повесить, дьявольская рожа! Ступай в обоз… и… не показывайся мне на глаза…

Еще не затихло последнее слово, как человечка уже не стало.

Едва вышли полки Раморино за Прагу, исчез куда-то на несколько часов Старанькевич… Очутился в грязной подорожной корчме… Пошептался с корчмарем и догнал обоз, медленно ползущий по дороге. Но не к Минску, где надо ударить на Головина с его слабыми силами, а правее, к Зелехову; туда двинулся Раморино. Сам едет задумчивый, угрюмый…

На другой день, 24 августа, Старанькевич, снова побывав в одной попутной деревеньке, там шептался с каким-то мазуром, который басил не по-польски, а совсем по-русски…

Вечером он явился к Раморино. Генерал сам позвал предателя.

— А… сколько же мог бы ты мне… достать денег? — не глядя на посредника, красный от внутреннего волнения и стыда, спросил генерал.

— Сколько угодно… Десять… Пятнадцать тысяч хороших, полных рублей… Сколько угодно…

— А если мне надо… пятьдесят тысяч? Мгновенное колебание пронеслось по лицу Старанькевича, но он сейчас же подхватил громко, уверенно:

— Можно и пятьдесят… Только я должен раньше поговорить с генера… То есть с тем, кто даст денег…

Он недоговорил, отскочил, увидя входящего адъютанта.

— Простите, генерал! — заговорил тот. — Я помешал… но особое обстоятельство. Полковник Ле Галлуа просит принять его немедленно. Ему удалось бежать из русского плена. Пан гетман дозволил полковнику догнать наш отряд… и полковник…

— Хорошо, пусть войдет! — досадливо произнес Раморино.

Адъютант вышел.

— Ваша светлость! Времени терять нельзя… Я просил бы… — начал шпион.

— Молчи… знаю без тебя… Я его не задержу… Войди туда!

Старанькевич исчез за занавеской двери, ведущей в спальню генерала.

Вошел Ле Галлуа.

Он был в штатском. Исхудал, казался измученным. Но встреча была живая, радостная.

— Бежал, дорогой друг? Лихо… Как? Когда? Ты ведь взят был семнадцатого…

— Да, милейшим генералом Виттом. Для поляков — я бежал. Для тебя — отпущен на волю… под известным условием.

Раморино сделал было невольное движение: удержать, остановить откровенность товарища-француза, сказать ему, что есть посторонний свидетель. Но тут же будто шепнул ему кто, что секреты Ле Галлуа имеют полную связь с предложениями Старанькевича. И он стал слушать.

— Что, удивлен, дорогой товарищ? А это так… И прямо скажу… Времени терять нельзя. Эти условия касаются тебя…

— Меня?

— Да. Паскевич узнал немедленно о твоем походе, оценил твою храбрость, ум… Взвесил опасность, которая грозит его армии от этой диверсии польских войск… и…

— И?..

— Мне предложили на выбор: немедленно помчаться в Россию и дальше за Урал, в Сибирь, на Камчатку… Или… дать честное слово, что я явлюсь и передам тебе…

— Что?.. Что?..

— Несколько слов… «Мы — втрое сильнее поляков сейчас. Через месяц наши силы еще удвоятся… Падение Варшавы и всего польского дела неизбежно».

— Верно… все верно! Вчера еще сам князь Чарторыский говорил то же о возможности возродить крулевство под властью великого князя Михаила Павловича… Но продолжай… Я слушаю!

— «И потому предложите генералу, — сказал Паскевич, — только не… не мешать нам! Пусть отойдет от столицы… нападает для вида на наши отряды. Этим ускорится весь грязный ход событий, уменьшится число невинных жертв и с нашей, и с польской стороны… Падет не шестьдесят тысяч… а только десять или пятнадцать… Француз-стратег, гуманный человек, каким все знают генерала, поймет меня!» Вот что сказал Паскевич.

— И за это? — вызывающе глядя в лицо товарищу, вдруг почти выкрикнул Раморино.

— Двадцать тысяч дукатов? — глухо ответил бывший сподвижник Лафайета Ле Галлуа. Потом живо добавил: — Конечно, я понимаю… Это обида для тебя. Но прости меня… Выбор слишком был тяжел. И я дал слово… Я сказал тебе. Теперь делай как хочешь. А я… извини, я должен уйти. Ты так глядишь… Мне стыдно… Лучше брани, ударь меня. Но не гляди так… презрительно… Я же не советую тебе… И я бы сам никогда на твоем месте… Нет… Я не могу! Прощай!

Быстро выбежал Ле Галлуа.

— Эй, ты… поди сюда! — крикнул Раморино спрятанному шпиону, набрасывая несколько слов на листке бумаги. — Вот тебе пропуск на все стороны. Уходи, возвращайся… Но — скорее… И помни — я не торгуюсь!.