Владлен Немец - После войны

– Ну что, соглашаешься? – Секретарь перешел на ты, подчеркивая свое превосходство над какой-то паршивой клистирной трубкой, которая по тупости – по глупости осмелилась высунуться.

– Раз партия говорит надо…

– И смотри у меня, я шутить не буду!

Когда Стремянный впервые перешагнул порог дома инвалидов, ему стало не по себе. Одним словом – разруха. Тусклый свет, проникавший сквозь давно немытое окно кабинета главного врача, позволял разглядеть шкаф с поломанной дверцей и заваленный непонятно чем стол. Под ногами скрипела засохшая грязь.

– Ангелина Федосовна, надо бы кабинет мой в порядок привести, а то знаете ли и войти страшно.

– Некогда мне с вашим кабинетом возиться. Без вас дел невпроворот! Вы тут чуть не каждый месяц меняетесь, а я за всеми вами подтирай! – Сестра-хозяйка явно напрашивалась на скандал, нагло бравируя своей безнаказанностью.

Стремянный решил пока с ней не связываться. Он чувствовал, что за ее наглостью что-то стоит: видно ее кто-то очень и очень обидел, раз она на незнакомого человека так бросается. Надо подождать, не стоит обострять отношения. Таким обязательно нужно перед кем-то выговориться. Тогда и разберемся, что к чему.

Федор Алексеевич как мог прибрался в кабинете, выбросил накопившийся мусор, подмел пол, и, ни во что не вмешиваясь, начал присматриваться. В Доме Инвалидов, рассчитанном на сто пятьдесят человек, одновременно пребывало не более двадцати – тридцати инвалидов, причем их состав постоянно менялся. Еда, которую готовили для инвалидов, была такого качества, что однажды ее попробовав, он зарекся это делать вновь. По вечерам сестры в открытую таскали из Дома Инвалидов тяжелые сумки с продуктами. Тоже интересно. Почему-то они ничего и никого не боятся. Здесь какая-то закономерность. Койки инвалидов без белья. В туалет для пациентов не зайдешь. Что-то за всем этим кроется.

Многоопытный доктор с выводами не спешил, а замечания хотя и делал, но делал их в очень вежливой форме, например, «А почему бы вам, уважаемая Ангелина Федосовна, не попросить санитарок вымыть полы в туалете?», и внимательно наблюдал за реакцией Старковой. А реакция не заставляла себя ждать: «А зачем? Все равно засрут! И замечания ваши мне вот где!» – она провела ребром ладони по горлу.

– Ангелина Федосовна, по моему у вас очень болит поясница. Зайдите ко мне, когда освободитесь, – как-то предложил Стремянный.

– Никак хочешь мне дурака под шкуру загнать? – искренне удивилась Старкова. – Совсем видать оголодал, что на меня позарился!

– Не болтайте глупостей, я врач!

Нескольких сеансов оказалось достаточно, чтобы серьезно уменьшилась застарелая боль, к которой Старкова давно привыкла и считала неизлечимой.

Она растерялась: доктор был непонятным – она к нему со злом, а он к ней с добром. Она стала все чаще дерзить, пыталась заставить Стремянного потерять терпение и начать огрызаться, но Федор Алексеевич прекрасно понимал ее душевное состояние и… ждал.

И кризис наступил.

– Ну что вы все смотрите?! Что вы все выглядываете?! Думаете, Старкова пьянчуга, она ничего не понимает, не замечает? А я все вижу! Да я вам сама все расскажу. Мне терять нечего и бояться некого! – Глаза на иссиня-бледном испитом лице старшей сестры горели каким-то неистовым огнем. – Вот вы смотрите на меня и думаете «Пропащая баба, падло», а я не всегда такой была. Такая была красотулечка, за мной самые бравые парни приударяли, – неожиданно черты ее лица смягчились, в глазах появилось что-то мягкое, мечтательное, – а я ни на кого внимания не обращала. Только об одном думала, дескать кончу курсы медсестер, буду ходить в крахмальном халате, и жизнь будет замечательной…

Оказалось всё не так. Завоблздравотделом быстро понял, какие выгоды сулит создание Дома инвалидов. Но для этого нужен был надежный и в то же время безответный персонал. Он стал присматриваться к выпускницам областных курсов медсестер, стал следить за их начинающейся карьерой, и наконец, нашел…

Ангелина Старкова, назначенная сестрой-хозяйкой детского сада, по неопытности и не без помощи «добрых» людей уже через полгода запуталась в материальной отчетности, и ревизор из облздрава сказал, что у нее крупная растрата, и дело будет передано в суд.

– Не поверите, я так растерялась, даже удавиться хотела: ведь ни крошечки себе не брала! Это я теперь так понимаю, что может никакой растраты и не было, просто меня затуркать надо было. И, конечно, нашелся «добрый дядя». Он меня утешил, сказал, что ему меня жаль, что он переговорит с судьями. Я думала жизнь кончена, а он меня вроде бы спас, только лучше бы не спасал. Устроил меня сестрой-хозяйкой сюда, в новый Дом инвалидов. Потом он пришел как-то, сказал, что прокурор снова мое дело поднимает, подмазать надо, объяснил… как из дома для инвалидов войны устроить кормушку. А не соглашусь, – он меня больше защитить не сможет, и пойду я по тюрьмам. Пришлось мне и деньги добывать, и под ним побывать, и приятели его ко мне полезли. Я пить начала и мне все равно стало. Мы же нарочно так делаем, чтобы инвалиды здесь не держались, а довольствие на всех сто пятьдесят человек получаем… – Старкова замолчала, задумалась. – Хороший вы человек, Федор Алексеевич. Уходите отсюда, пока вас здесь не запутали, а то и сопьетесь, как Данилов, что до вас был. Он очень душевным был, фронтовиков жалел, вот и повеситься хотел оттого, что ничем им помочь не мог. А эти скотины… у-у-у! Мало того, что они деньги здесь гребут. Они же и из меня чуть ли не отхожее место сделали.