Александр Чаковский - Победа

Брайт встал первым, и я невольно последовал его примеру.

— Ну что ж, бей! — сказал он, заложив руки назад и приближая ко мне свое лицо.

— Я бы ударил, — глухо сказал я, тоже отводя назад правую руку. — Но не тебя. Если бы я смог, то ударил бы мир, в котором ты живешь.

— Нельзя, — горько усмехнулся Брайт. — Хельсинки призывают нас к взаимопониманию и сотрудничеству.

— Не иронизируй. Этим не шутят. Мир — превыше всего.

— Значит, и со мной мир? — спросил Брайт и выцветшие, погасшие глаза его наполнились слезами. — Я же все-таки не Стюарт, — продолжал он раздумчиво. — Такие, как Стюарт, на мир не пойдут. Ты думаешь, после Хельсинки они исчезнут? Не тешь себя иллюзиями.

Пять лет спустя я мог бы ответить ему словами Л. И. Брежнева: «Мы не раз предупреждали, и это затем подтверждалось: в политике разрядки могут быть свои приливы и отливы. Но при всем этом можно с основанием сравнить Заключительный акт с хорошим волнорезом, который противостоит тому, что подмывает устои разрядки».

Тогда эти слова еще не были произнесены. Я, кажется, воздержался от ответа Брайту, хотя понимал, что он прав, что за достигнутое в Хельсинки еще предстоит борьба, что враги мира не сложили свои потрепанные, запятнанные людской кровью знамена.

Брайт снова пристально глядел на воду, на этот раз, наверное, для того, чтобы скрыть от меня свои слезы. Внезапно спросил:

— Что это за рыбешки такие шныряют у берега? Они прямо как ящерицы.

Я посмотрел туда, куда он указывал пальцем. Да, действительно, какие-то странные и в самом деле чуть похожие на ящериц существа. Маленькие, юркие…

— Это саламандры, Брайт, — ответил я с усмешкой.

— Как ты сказал? — удивленно переспросил он.

— Саламандры. Ты не читал такую книгу «Война с саламандрами»? Впрочем, не знаю, издавалась ли она у вас.

— Когда?

— Давно. Еще перед войной. Фантастический роман.

— Кто автор?

— Карел Чапек. Чех.

— Про что эта книга?

— Где-то близ океанского острова люди обнаружили странных существ, похожих на ящериц. Людей удивила их исключительная сноровка в строительстве плотин, завалов. Возникло намерение использовать саламандр как своего рода роботов. Люди научили их многому, в том числе и владению современным оружием. Торговали ими, натравливали друг на друга. И вдруг саламандры объединились против людей. Стали взрывать целые материки, загонять своих поработителей в горы. Стремились превратить Землю в сплошной океан…

— А… потом? — спросил Брайт.

— Потом саламандры передрались между собой. И в борьбе за власть над миром уничтожили друг друга.

— А люди? Они остались?

— Их осталось немного. Те, кто успел укрыться в горах, убегая от наступающих океанских волн, — сказал я, стараясь вспомнить подробности книги, которая некогда потрясла меня. — Сменилось несколько поколений, пока людям удалось восстановить то, что было уничтожено саламандрами. Возникли легенды. Легенды о затонувших странах, предания о некоей Англии, о какой-то Франции… Об этих и других странах, якобы некогда существовавших, говорили так, как мы сегодня говорим об Атлантиде… Людям не скоро удалось восстановить цивилизацию, — еще долго разлагались трупы погибших в смертельной схватке саламандр, отравляя мир своим зловонием.

— Ты сказал, что это фантастический роман? — как-то робко, точно в самом деле не был уверен в утвердительном ответе, спросил Брайт.

— Да, конечно. Но он был написан накануне войны, развязанной фашистами.

— Значит, «да здравствуют Хельсинки»! И война саламандрам! — воскликнул Брайт.

— Войны не надо, — возразил я. — Просто не следует давать саламандрам воли. А то будет поздно.

— Ты думаешь, что эта книга, — он опять показал на мой зеленый фолиант, — станет для саламандр непреодолимой плотиной? Не обольщайся! Они будут грызть ее, пока не изгрызут в прах.

— Хочешь сказать, что саламандры попытаются свести разрядку к нулю, вернуться к холодной войне или повторить горячую? — сказал я. — Не исключено. Однако уверен, ничего из этого не выйдет. Люди накопили достаточный опыт и не допустят повторения прошлого. И не побегут в горы. Сумеют отстоять разрядку, а значит, и мир. У отдельного человека можно убить волю к жизни. А у народов — никогда. А разрядка, мир, это — жизнь.

— Смотри! — воскликнул Брайт, продолжая глядеть на воду. — Теперь эти ящерки вообще исчезли! Может быть, услышали твои слова? Ни одной не вижу!

— Наверное, поняли, что у этих берегов им делать нечего, — усмехнулся я. — Поплыли искать другие.