Владимир Лиштванов: Жизнь прожить – не поле перейти. Книга 1

– Тогда в добрый путь и да храни тебя Бог.

На том и порешили. Ефим довольный, что получил благословение отца, отправился спать.

Семен Петрович ещё долго сидел за столом, мурыжа давно потухшую самокрутку во рту. В душе всё споря с самим собой, правильно ли поступил, согласившись с доводами сына.

Рано утром Ефим уже был на ногах. Он быстро собрался и вышел из избы.

Робкий рассвет только собирался пробираться сквозь морозную мглу наступающего раннего утра. Неясные очертания соседних изб угадывались вдоль темной, ещё спящей улицы. Замёрзший за ночь ручеёк вешней воды звонко хрустел разламывающимися льдинками под ногами.

Весна 1911 года выдалась холодной и затяжной. Ночью ещё злились морозы, не давая земле скинуть надоевший за долгую зимнюю стужу покров. Днём же солнце слегка припекало, стараясь растопить остатки старого, давно почерневшего снега. Природа ждала обновления.

Едва Ефим подошел к ветхой, низкой избе Николая Сероштанова, покрытой позапрошлогодней соломой, как от покосившейся калитки отделился темный силуэт мужика.

– Ефим, ты не чай? – спросил силуэт.

– А то кто? – с удивлением в голосе переспросил Ефим.

– Я ужо собрался один уходить.

– Не Колюха, – обиженно проговорил Ефим, – я слово держу крепко. Раз решил идти с тобой, то назад оглоблями не поворачиваю.

– Вот и хорошо, – обрадовано подытожил Николай, – мне всё сподручней будет, да и там, знамо дело, веселей с земляком быть.

– Вот только сумнение у меня. Ты давеча сказывал, шо точно возьмут в Депо работать. А вдруг не возьмут?

– Не сумлевайся, мне сам господин Белохвостов обещался, а он хоть из господ, но слово держать умеет.

– Это хорошо, а то я уже домашним успел сказать, шо буду на железной дороге работать.

– А ане шо?

– Отец не очень был доволен, но благословение дал.

– Вот видишь, назад пятками ужо нельзя, надо идыть до последнего.

– И я так разумею.

Так разговаривая между собой, молодые люди быстро, дошли до железнодорожной станции. Дорога оказалась значительно короче, чем когда они ходили по ней в одиночку.

Около здания правления Депо Брянск – Льгов, Донецкой железной дороги они остановились.

– Погодь малёха, – сказал Николай, – я гляну, туточки господин Белохвостов, аль нет.

Николай отлучился на некоторое время, но вскоре вернулся.

– Пошли, – сказал он, – их благородие на месте.

Молодые люди вошли в здание, прошли немного коридором и завернули за угол.

Николай остановился у одной из многочисленных дверей, постучал в неё и робко приоткрыл.

– Ваше благородие, – подобострастно сказал он кому – то, куда – то вглубь комнаты, – дозвольте зайти?

Ефим не расслышал ответа, но Николай кивнул ему:

– Пошли!

Ефим сдёрнул с головы шапку и сжал в кулаке, сразу вспотевшем от сильного волнения. После этого он нерешительно последовал за Николаем.

Они вошли в просторную комнату. Около дальней стены разместился стол, за которым сидел представительный господин средних лет в шинели железнодорожника, над столом висел портрет царя – батюшки Николая II, вдоль других стен стояло несколько стульев.

– Вот, ваше благородие, – начал заискивающе говорить Николай, – мой земляк – односельчанин, о котором говорил я вам давеча.

– А, помню, – проговорил господин и, обращаясь к Ефиму, спросил, – Как звать?

– Ефим Ливанов, ваше благородие, – ответил Ефим, слегка тушуясь.

– Сколько же тебе лет Ливанов? – продолжил расспросы господин.

– Восемнадцать, – ответил Ефим, – но затем, немного замявшись, добавил, – на середу третьей недели Великого поста будет.

– Грамоту знаешь?

– Да, обучены мы.

– Уже где работал?

– На Льговском сахарном заводе.

– Кем?

– Рабочим.

– Где же у нас ты хочешь работать?

– Где прикажите, ваше благородие, но хотелось бы ближе к паровозам.

– Почему?

– Да уж больно мне паровозы нравятся, – искренне ответил Ефим.

– Что ж, пожалуй, мы тебя возьмем, для начала смазчиком вагонов, – задумчиво сказал господин и, обращаясь к Николаю, добавил, – введи его в курс дела.

– Благодарствуем, ваше благородие, – в один голос проговорили Николай с Ефимом и попятились к двери.

Ефим ни сколько не лукавил, говоря, что любит поезда. Ещё в детстве, однажды летом, отец взял его на станцию в уездный город, – посадил Ефима на сено в телегу, сел сам и они поехали.

От сена веял пьянящий, забористый дух степного разнотравья.

Ефим прикрыл глаза и стал с великим наслаждением вдыхать этот запах. От размеренного покачивания и ласково припекающего солнца Ефим заснул, а проснулся оттого, что они остановились.