Иван Стаднюк - Люди не ангелы

Второй день Маринка не показывала глаз на улицу. Прибегал к ней бригадир строительной бригады — притворилась больной. И в самом деле чувствовала себя так, будто по сердцу телегой проехали. Проклинала Андрея за побитые стекла в окне; это считалось, по обычаям Кохановки, равным тому, что хату или ворота вымазали дегтем. Сгорала от стыда. Не могла укротить слез, закипавших на глазах от тяжкой обиды. Ждала, что Андрей подаст весточку или улучит момент, когда нет дома мамы, и придет с повинной. Но от Андрея ни слуху ни духу. Даже подружка Феня забыла дорогу в ее ославленную хату.

Правда, вчера, несмотря на поселившееся в доме горе, навестила Маринку и радость. Приходила учительница Докия Аврамовна — славная женушка Тараса Пересунько — и унесла с собой висевший в горнице портрет отца. Объяснила, что в школьной фотолаборатории его увеличат, а затем вывесят в клубе на почетном месте, рядом с портретами других кохановчан, сложивших головы на войне.

Маринка родилась после того, как ушел отец в партизаны. Один разочек держал он ее, крохотную, на руках, неожиданно заявившись зимней ночью. Так мать ей говорила. Но Маринке казалось, что она знала об отце все-все тоже по рассказам матери. Кажется, и голос его знала, и смех, и улыбку. Знала, что он добрый, красивый, храбрый… Часто видела его в снах, разговаривала с ним, называла «татом» и просыпалась очень счастливой. Потом рассматривала его портрет и ласково твердила про себя: «Тато… татуся… таточко любый…» И много раз плакала тайком, что не суждено ей утолить свою неистощимо-нежную любовь к отцу. А мать будто угадывала ее настроение и принималась опять рассказывать о нем, о том, какой он был сильный, работящий.

Многое в доме сделано умелыми руками отца: стол, мисник, топчан, табуретки… Каждый гвоздь в стенке тоже вбит им… Чудно Маринке… Все в хате живет, все она видит, до всего притрагивается. А отца нет. И никогда не будет. Но ей кажется, что она чувствует теплоту его рук, когда берет сделанную им скалку, или когда вытирает стол, или вешает на гвоздь рушник.

Сегодня утром, выйдя из своей светелки в большую горницу, где разбитое окно было завешено рядном, сразу же увидела пустое место на стене: там висел портрет. И вспомнила: вечером будут открывать в клубе «Портретную галерею героев, погибших в борьбе с фашистами». На душе у Маринки посветлело, и кажется, острее запахло в хате луговой травой и ромашкой, которыми был устелен пол.

Маринка решила идти на строительство. Сколько же можно сидеть дома из-за этой дурацкой истории? Да и с Андреем надо как-то объясниться… Но он еще попляшет перед ней, пока добьется прощения.

И Маринка заторопилась. Быстро умылась, заплела косу, надела плиссированную юбку и белую, в васильках блузку. Затем, глядясь в зеркало, начала старательно повязывать на голове белую, из тонкого батиста косынку.

В это время вернулась из лавки мать. Она принесла большой лист стекла, опоясанный полотенцем, и лепешку замазки. Осторожно прислонив стекло к подоконнику, сварливо сказала Маринке:

— Приходи пораньше с работы да помоги окно застеклить.

— Очень надо! — холодно засмеялась Маринка. — Я заставлю стеклить того, кто разбил.

— Заставишь ее, коросту сладкую, — с ненавистью в голосе ответила Настя.

— Кого это «ее»? — изумилась Маринка, глянув на мать синими глазами, под которыми обозначились тени.

— Тодоску! Кого же еще?

— Тодоску! — беззвучно шевельнула губами Маринка. — А разве… не Андрей?

— Нет, Тодоска, чтоб ей глаза так повыбивало! Еще и хвалится бабам у криницы да плещет языком черт знает что. А Андрея, слава богу, на целину спровадили.

От этих слов у Маринки подкосились ноги, а сердце будто обожгла черная молния.

— На целину? Зачем? — еще не веря услышанному, прерывисто-тихим голосом переспросила она.

— Чтоб от тебя подальше! Не пара ты ему! — ядовито ответила Настя, укладывая в свои слова все презрение к Тодоске. Но вдруг заметила помертвевшее лицо Маринки и испуганно ворохнула глазами. Потом виновато пояснила: — На месяц или на два уехал он…

Маринка заметила, как губы матери скривились от жалости к ней, и это окончательно сломило ее. Всхлипнув, она порывисто выбежала в светелку, упала там на кровать и, уткнувшись лицом в подушку, дала волю слезам.

Только теперь до ее сознания стал доходить ужасный смысл всего происшедшего. Она ни за что тяжко оскорбила Андрея. Ни за что…

А из большой горницы слышались жалостливые причитания опомнившейся Насти: