Юрий Тубольцев - Катон

Однако в Риме еще существовало немало домов, в которых сохранялся дух предков, но не из каждой семьи с аскетическим патриархальным укладом выходил Катон. Этот ребенок смог усвоить все лучшее, исходившее от его окружения потому, что было кому усваивать. Доброе семя легло в плодородную почву; благоприобретенное в нем прочно срослось с врожденным и образовало того Катона, какого знает история.

Когда какой-то человек вследствие личных достоинств, удачи или пороков окружающих оказывался высоко над человеческой массой, люди в поисках объяснения этому феномену обращали глаза к небу и узревали ответ в божественном промысле. Вглядываться в небеса им казалось проще, чем смотреть на землю, списывать деяния людские на богов было легче, чем уличать самих себя. После того, как таким образом персонифицировалась причина событий, оставалось обнаружить земные явления, которые свидетельствовали бы о вышней воле. В качестве знаков, даваемых людям божеством, выступали какие-то необычные природные явления. Если же таковых не наблюдалось, то знамения возникали в фантазии жрецов, конечно, тоже по божественному наитию.

Но рождение Марка Порция не было отмечено какими-либо аномалиями в природе или умах сограждан. Скорее всего, он появился на свет под вечер тусклого дня, когда уставшие лучи заходящего солнца едва пробивались сквозь скопления душных земных испарений, и оттого вечер преждевременно обращался в ночь. Однако никому не пришло в голову истолковать это как знамение.

Марк обращал на себя внимание необычностью поведения уже в первые дни после рождения. Он никогда не кричал, а если ему нужно было сменить пе-ленки, то выразительно смотрел на мать или няню. Стоило женщинам замешкаться или не понять, что от них требуется, как его взгляд наполнялся гневом, приводящим их в трепет. Он никогда не сосал пустышку и выбрасывал ее с негодованием. В детские годы Марк выделялся особой основательностью, серьезностью и упорством, проявлявшимися и в выражении его лица, и в манере речи, и в играх. Иногда это раздражало сверстников, иногда вызывало у них уважение, а порою служило поводом для насмешек. Как дети, так и взрослые прозвали его Старичком, и этим выразили сразу весь спектр своих чувств к нему.

В детских забавах он участвовал неохотно, чаще проводя время в собственных, только ему понятных занятиях, но если включался в общую игру, то стремился к успеху с упорством и последовательностью, присущими не ребенку, а скорее государственному мужу. Причем победа доставляла ему радость, только если была достигнута честным путем и всеми воспринималась как бесспорная. Стоило кому-то из ребятишек усомниться в ее правомерности, и Марк с обидой отказывался от приза. Иногда он сам слагал с себя лавры, объясняя удачный результат случайностью или невезением соперника. Рассердить его было трудно, он не вспыхивал при каждом возражении, как потенциальные лидеры, но и не был сговорчив, как большинство детей, а терпеливо старался убедить оппонента в своей правоте. Однако если уж кто-то доводил его до гнева, то прощение мог заслужить нескоро. Более всего его раздражали ложь и лесть. О лести он говорил, что она обесценивает похвалу вообще, а значит, лишает стимула к добрым делам. Когда же кто-то пытался утвердить свою волю силой, Марк становился неукротимым, и ярость часто помогала ему одолевать гораздо более сильных противников, но иногда мешала справляться и со слабыми. Рассмешить его было ничуть не легче, чем разгневать. Для веселья ему тоже требовалась причина.

Учился он тяжело и слыл тугодумом, но в конечном итоге усваивал знания лучше, чем те, кто все схватывал на лету. Не имея способностей, ценимых учителями, он обладал другой способностью, позволявшей компенсировать отсутствие прочих, - способностью сомневаться. Ему мало было услышать о том или ином факте, его интересовало, почему он произошел и почему случилось так, а не иначе. Любое правило лишь тогда становилось для него правилом, когда он понимал, в чем его суть. Учение для Порция было не сбором плодов с древа познания, а взращиванием этого древа вместе со всеми ветвями и корнями в собственном сознании, потому-то плоды знания и не портились в его голове, как подмерзшие яблоки, а оставались сочными и свежими всю жизнь.

Ему повезло с домашним наставником. Грек Сарпедон был терпелив, и даже сотня вопросов в час не могла заставить его использовать такой распространенный педагогический инструмент как колотушка. Он невозмутимо встречал все Катоновы атаки и каждый новый выпад его любознательности отражал щитом нового ответа.