Михаил Деревьев - Невольные каменщики. Белая рабыня

Сложив, причем аккуратно, издательское «доказательство», Деревьев быстрым прокурорским шагом направился в сторону подземного перехода.

Но пока он бродил в поисках возможности позвонить, начали поднимать голову аргументы, затопленные первой волной оскорбленного самолюбия. Во-первых, само «доказательство» выглядело слишком убедительно в материальном смысле. Деревьев достал листы рукописи из кармана и еще раз тщательно изучил их. Сомнений быть не могло: это его почерк, и бумага изношена как раз настолько, насколько ей положено было изноешься за шесть лет погребения в его архиве. Во-вторых, текст этой рукописи он не только никому не показывал, он о нем даже не рассказывал никому. Более того, он сам старался забыть о его существовании. И еще более — порывался пару раз уничтожить это свое недоношенное ублюдочное дитя. Ни у одного человека не было никакой возможности не только прочитать эти отвратительные откровения, но даже догадаться о факте их существования. Ни у одного нормального, обычного человека.

Что же касается таких вещей, как «выплата» до ознакомления с «Илиадой», то они, откровенно говоря, были в порядке характера Ионы Александровича. Он любит производить впечатление человека щедрого, широкого. Кроме того, с профессиональным уровнем своего литподенщика он ознакомился заранее и заказал ему отнюдь не «Героя нашего времени», так с какой стати он стал бы привередничать и мелочиться. Информацию о том, что текст готов, он получил рано утром, и у него было время для посещения своей мистической почты.

В результате этих размышлений Деревьев раздумал звонить Ионе Александровичу. Не стоило поднимать скандал до выяснения тех обстоятельств, которые можно было выяснить собственными силами. Например — не являются ли эти шесть страничек лишь похищенной частью собственноручного его, Михаила Деревьева, черновика? И не есть ли в таком случае ощущение, что страницы эти каким-то необъяснимым образом «отредактированы», просто причуда авторской памяти? За шесть лет пребывания текста втуне представления о том, что хотелось написать и что на самом деле написалось, могли сильно разойтись. Как раз на величину восхищенного ужаса в момент первого ознакомления с «доказательством».

Деревьев спустился в метро, собираясь ехать домой, чтобы вскрыть свои закрома, и даже проехал несколько остановок, когда вдруг вспомнил, что нужная рукопись должна находиться на его прежнем месте жительства под присмотром Сан Саныча. Пришлось возвращаться, что лишь подогрело нетерпение. Из вестибюля метро Деревьев позвонил старику, тот, слава богу, оказался на месте. И очень обрадовался звонку своего бывшего жильца, запричитал и даже затараторил, торопясь рассказать ему все, что случилось в квартире за последние две недели. Среди прочей словесной шелухи прозвучала информация:

— А вас разыскивали. Два раза. Двое приходили два раза и разыскивали. Я им сказал, что вас уже нет совсем. То есть вообще нет. Но они опять приходили и письмо вам пришло.

Деревьев довольно резко прервал старика и поинтересовался, на месте ли оставленные им бумаги.

— Конечно. Там же темно, — бодро заверил Сан Саныч.

— Я сейчас приеду.

Войдя в квартиру, писатель сразу бросился в тот темный закут, где стояла старинная тумбочка, набитая его черновиками. Света там не было никогда.

— Нет ли у вас фонарика, Сан Саныч? — спросил он на ходу.

Фонарика не оказалось, старик принес свечной огарок в грязном блюдце и устроился за спиной у присевшего на корточки гостя.

Старые общие тетради, исчерканные чужими чернилами стопки машинописи, конторская книга с фотографией истребителя на обложке. Все милю, мимо.

Сан Саныч завис над самым ухом, что-то упорно бормоча, отчего подрагивало пламя свечи и казалось, что все вокруг ходит ходуном. От нетерпения.

— В чем дело, Сан Саныч? — весьма недовольным тоном спросил бывший жилец, — какое еще письмо?

Конверт давно уже царапал ухо. Деревьев схватил его, неаккуратно надорвал. Оттуда выпал листок бумаги. Писатель торопливо пробежал первые строчки.

«Каждый народ есть одно из воплощений Господа. Никто не может и не должен оспаривать это. Безумием было бы выступать хотя бы против одного из божественных воплощений. Не то велико, что грандиозно, и не то ничтожно, что не общеизвестно…»

— Ну что это такое, Сан Саныч, что вы мне суете, — заныл писатель, отбрасывая бумажку вместе с конвертом, — теперь в каждом подземном переходе стоит сумасшедший и бесплатно раздает что-нибудь подобное.