Владимир Москалев - Два Генриха

И она бросилась в объятия епископа Бруно.

Ноэль, опустив взгляд, отошел в сторону. Наткнулся на стул. Присел, решив, что на это теперь уже не требуется позволение хозяина. Стул предостерегающе заскрипел всеми своими перекладинами. Ноэль поторопился подняться с него, но опоздал. Стул развалился, будто сам Антей, устав держать небо, уселся на него.

Отец и дочь ничего не услышали и не увидели. Мало того, они, кажется, даже забыли о присутствии третьего лица, всецело занятые друг другом, глядя неотрывно глаза в глаза и что-то говоря при этом, должно быть, касающееся аббатисы. Ноэль не слушал их; сложив руки за спиной, он принялся разглядывать развешанные по стенам полотна со сценами из библейских сюжетов. Потом его внимание привлекли бюсты Цезаря и Карла Великого верхом на коне, рядом – Генриха Птицелова [14] Генрих I Птицелов (ок. 876–936) – германский король из рода Людольфингов, основатель Саксонской династии. Правил в 919–936 гг. , тут же – фигура распятого Христа. Наконец он оглянулся на неожиданно встретившихся родственников. Пожалуй, стоит прийти на выручку одному из них в силу некоторого вполне естественного смущения.

Не обращая на него ни малейшего внимания, отец с дочерью сидели на диване и, взявшись за руки, вели оживленную, но прерывистую беседу.

– Так ты, значит, приняла образ рыцаря? – спрашивал епископ Бруно, не сводя глаз с дочери. – Но зачем? Гоже ли это для женщины?

– Для меня – да! – убежденно ответила Агнес. – Я здоровая, сильная, одной рукой могу поднять человека. К чему быть женщиной, если я рождена стать воином? Я не желаю шить, вязать, перебирать струны на лютне и петь песни; моя рука не может держать ничего, кроме меча, топора, лука и копья, которым я поражаю цель с тридцати шагов. Такой уж я рождена, отец. Никто не хочет жениться на мне, – неожиданно добавила она.

– Не хочет? – улыбаясь, переспросил Бруно. – Но отчего же? Красива, умна, крепка. Чего же еще надо мужчинам?

– Они не желают спать с рыцарем, им нужна женщина – мягкая, кроткая, с голосом, подобным журчанию ручья, с белыми руками и лебединой шеей. Ничего этого у меня нет. Однажды некто вздумал посмеяться надо мной, сказав, что мне никогда не стать матерью, потому что кладбище не родит детей. Я выбросила наглеца в окно, и он упал в грязь, рядом со свиньей. Другой пожалел, что у него дома нет лестницы, которую надо подставлять всякий раз, когда ему захочется поцеловаться со мной. Я подняла его и повесила на бычий рог, что торчал в стене. «Теперь не нужно искать лестницу, – сказала я ему, – тебе стоит только позвать меня, если только мне придет охота подойти». Так он и провисел до тех пор, пока рог не обломился. Больше желающих не нашлось. Да и что за мужчины, если я тащу двух подмышками, как гусят. Мне подошел бы такой, как Ноэль. Но он мой брат, и в этом вся беда.

– Увы, папский указ запрещает браки до пятого колена, – кивнул епископ, загадочно усмехнувшись при этом. – Однако пап много, любой из них может отменить такой вердикт, во всяком случае, сделать исключение.

– Для этого, отец, надо снискать благорасположение папы. Между тем, то, что творится нынче у святого престола, скорее вызывает желание дать первосвященнику хорошего пинка под зад.

– Увы, Агнес, дочь моя, ты права. До меня доходят слухи о беззакониях, творимых папами: о грабежах народа, бесчисленных оргиях с потаскухами, которых каждый вечер приводят к ним во дворец. Особенно этим прославился нынешний, Бенедикт. Вообрази, он стал папой в двенадцать лет! Понятно, всеми делами Латерана заправляют вельможи, которые чувствуют себя хозяевами, ибо это их ставленник.

– Щенка, кажется, устраивает такое положение дел?

– Еще бы! Пиры и веселье не утихают во дворце, а каждую ночь в постель папе кладут новую шлюху.

– И это глава христианства! – в сердцах воскликнула Агнес, вскочив с места. – Что же это за религия такая, если наместником Христа является желторотый птенец! Клянусь, я лично стащу его с трона, чего бы мне это ни стоило! И ты еще спрашиваешь, отец, отчего я стала воином? Я отвечу тебе. Во-первых, чтобы однажды ворваться в папский дворец на плечах солдат, которых я буду вести за собой. Во-вторых, я готова убить любого, если увижу, что он причиняет зло тому, кто не может защитить себя. Всё кипит во мне, если я вижу вора, что крадет у нищего последнюю монету. Кто же заступится за обиженных, кроме рыцаря? И могу ли я быть кем-то другим, если не воином с копьем, мечом и железной рукой, творящей правосудие! Таким был мой дед, и такой родила меня моя мать!