Анна Берсенева - Ангел-хранитель

Она замерла, не в силах пошевелиться. Но тут хлынул дождь – сразу, сплошным потоком. Этот холодый поток словно расколдовал ее, вернул способность двигаться.

В дом Вера вбежала, мокрая насквозь. Гремел гром, молнии били в землю. В ту минуту, когда она поднялась на крыльцо, в особняке погас свет – электричество всегда отключали во время грозы.

Надя встретила ее у входа. Свеча, котоую она держала в руке, освещала ее взволнованное лицо.

– Грозы испугалась? – спросила Вера.

Она сама была испугана, но не грозой, а тем странным взглядом, который увидела, вернее, почувствовала в парке.

– Нет, ну что ты? – покачала головой Надя.

– Ты в детстве всегда боялась, – улыбнулась Вера. – Ночью в грозу к Лиде в спальню прибегала.

Она поднялась по лестнице на второй этаж. Надя поднялась следом и вместе с ней вошла в ее комнату.

– Я уже выросла. – Улыбка у Нади вышла виноватая. – Верочка, я должна тебе сказать… Я не поеду в Берлин. Не только из-за Паши… Я вся – здесь, понимаешь? В другом месте это буду уже не я. Другой человек. Я того человека не знаю и совсем не хочу им быть. Когда дождь начался, я окно открыла в парк – и вдруг так ясно все это поняла. Я путано объясняю, – торопливо проговорила она. – Ты поезжай, Верочка, не волнуйся за меня. Я как-нибудь проживу.

Вера подошла к сестре и обняла ее. Этот жест был так необычен, что Надя вздрогнула. От Веры трудно было ожидать нежности.

– Мы вместе как-нибудь проживем, – сказала Вера. – Я никуда не еду.

– Но ты же решила… – растерянно произнесла Надя.

– Пустая решимость хуже малодушия. Я остаюсь.

Вера подошла к зеркалу, взяла щетку, причесала мокрые волосы. Ни тени растерянности не было уже в каждом ее жесте. Хотя еще минуту назад она не собиралась говорить того, что вырвалось сейчас.

– А этот человек, который оформляет тебе документы… – осторожно поинтересовалась Надя. – Он знает?

– Завтра узнает.

Но узнать о ее решении назавтра Смирнов не успел. Вернее, выяснилось, что он знал Веру лучше, чем сама она знала себя.

«Я знал, что ты откажешься ехать. Извини, рисковать не мог. Может, когда-нибудь встретимся».

Вере показалось, что она не записку от него читает, а слышит его голос. Наверное, вид у нее был такой, что музейный завхоз, который эту записку ей и вручил, пробормотал с испугом:

– Вы ж сами сказали, Вер Андревна, приедут, мол, за иконами… Они и приехали, покуда вы в Москве были. Бумагу показали. Печать, подписи, все как положено.

– Через три дня должны были приехать! – очнувшись от оторопи, воскликнула Вера.

«Извини, рисковать не мог. Может, когда-нибудь встретимся», – ответил его жесткий почерк.

«Не дай бог», – глядя на белые пятна от увезенных икон на стене музейного зала, подумала Вера.

– Дядь Паш, а как в другой раз приедешь, футбольный мяч привезешь?

У девятилетнего Петьки аж нос шевелился от волнения. Еще бы! Вон как дядька одет – по-городскому, дорого. И чемодан кожаный. Уедет в свою Москву, да и забудет про деревенскую родню-то, так мамка говорит.

– Пообещал, значит, привезу, – улыбнулся Павел. – Не волнуйся, племяш.

Из окна избы донесся недовольный голос Натальи:

– Петька! За смертью тебя посылать, не за водой!

– Иди, сынок, – сказал Степан. – Я дядю Пашу провожу маленько.

Нынешний вид Степана был отмечен тем унынием, которое невозможно скрыть, потому что оно сидит в самой глубине нутра человечьего. Его, Степана Кондратьева, тридцати семи лет от роду.

Братья медленно шли через Оборотневу пустошь.

– Посидим чуток. – Степан указал на баньку у пруда, потом на небо, где собирались тучи. – Дождь будет, переждем. Да и не поговорили же толком, то одно, то другое…

Они присели на пороге предбанника, под навесом.

– Редко приезжаешь, братуха, – заметил Степан.

– Работы много, Степа, – оправдывающимся тоном ответил Павел. – Спасибо деду-покойнику – на кондратьевскую чеканку от заказчиков отбою нет. Но ты не думай, я вас не забываю!

– Да я и не думаю, ты что? Как бы мы тут выжили, если б ты не помогал? Сдохли б с голоду в колхозе. Эх, Пашка, счастье, что ты вырвался! – вздохнул он. – А я вот не сумел.

– У тебя же Наташа, Петька…

– Да я ничего, – пожал плечами Степан. – Других вон разорили да выслали – кулаки, мол. А я живу… Будто сплю. Ну, грех жаловаться. Бог талантов не дал, так чего ж теперь? – Он вдруг улыбнулся воспоминанию. – Помню, Лида Ангелова говорила: «Ты, Степа, добрый и хороший человек, это большой талант». Успокаивала меня.