Сергей Мосияш - «Без меня баталии не давать»

— Не хотелось бы, какая-никакая, а царица. Патриарх ещё осерчает. Не хочу с ним ссориться из-за неё.

— А ты его попроси, она его-то, пожалуй, скорее послушает, чем нас, питухов [17] Питухи — здесь: пьяницы. .

— Попрошу, если найду час для встречи.

Пётр поднялся, собираясь уходить, Нарышкин предложил:

— Може, выпьешь, Петь, для поправки головы? А?

— Нет, дядя. Делу время, потехе час. А голову мне уж в застенке поправили. Вечером у Лефорта с Ивашкой Хмельницким встретимся. А сейчас мне надо обоз раскассировать, всю Ивановскую площадь в Кремле санями забили. Сегодня ж хотели выезжать. Забыл, что ли?

Именно на раскассировке обоза, приготовленного для отправки Великого посольства, нашёл царя посыльный из Немецкой слободы.

— Государь, мне велено сообщить тебе, что ныне помер корабельный мастер Муш.

— Клаус? — переспросил в изумлении Пётр.

— Он, государь.

— Ах, горе-то какое!

Посыльный видел, как печаль мгновенно изменила лицо царя. Даже вроде потемнело оно. Вскочив в первые же свободные сани, Пётр кивнул посыльному: садись. А возчику скомандовал:

— На Кукуй. Да живо.

Войдя в комнату, где лежал покойный Клаус Муш, царь, скинув шапку, прошёл к гробу, постоял, всматриваясь в лицо умершего, потом наклонился, поцеловал, и, когда выпрямился, присутствующие увидели слёзы в глазах царя.

— Спасибо, друг, — молвил Пётр. — Ты дал мне в руки великое мастерство, а я... я... — Голос царя пресёкся, он повернулся и поспешно вышел, видимо устыдясь собственной слабости.

На крыльце, отдышавшись от горечи, перехватившей горло, он увидел кузнеца Киста, выходившего из дома.

— Кист, ты ещё не уехал?

— Нет, государь. С расчётом затяжка.

— Я распоряжусь. Ныне ж рассчитают, всё до копейки выплатят, и подорожные велю сполна выдать. Почему раньше не сказал?

— Спасибо, Пётр Алексеевич. Мало у тебя забот.

— Скажи, Геррит, у Клауса кто там в Голландии остался?

— Только жена в Саардаме, вдова теперь.

— Передай ей искреннее моё соболезнование и получи для неё пятьсот гульденов. Отвезёшь. Я распоряжусь. Когда отъезжать собираешься?

— Не знаю. Вот как получу деньги, так и отъеду.

— Получишь сегодня, я сказал. А пристанешь к оказии купца Любса, с ним будет безопаснее, на дорогах разбои.

— Но согласится ли он?

— Я сам его попрошу.

Нет, не ушёл царь от гроба корабельного мастера Клауса Муша. Проводил до самой могилы, и там помогал спускать гроб на верёвках, и первый кинул горсть земли в гулкую крышку, молвив негромко:

— Прости, друг мой дорогой. Прости.

И все видели, как блестели слёзы на лице царя, и он не скрывал их, словно и не горе выжимало слёзы, а резкий февральский ветер, сёкший колючей снежной крупой пополам с мокрядью.

Боярская дума собралась в Грановитой палате. Сидели бородачи по лавкам в своих горлатных шапках, слушали царя, читавшего опросные листы, принесённые из Преображенского приказа. Тихо было в палате, некие не то что шептаться, а и дышать громко боялись, дабы ни единого слова не пропустить царского.

Пётр разложил листы по нарастающей, вначале читал показания Пушкина и Соковнина, начинающиеся вроде бы не с такого великого греха — с недовольства отсылкой детей за границу. Эва, удивил. Да тут, в думе-то, наверно, поболе половины тем же недовольны, только что помалкивают. Не на дыбе, чай, на лавках сидят.

В январе ещё повелел царь отправить для учёбы за границу — в Италию, Голландию и Англию — 122 человека. Строго указав: «С Москвы ехать сим зимним временем, чтоб к последним числам февраля никто здесь не остался». Под страхом потери земли и имущества велено ехать на собственный кошт, и никто не может возвращаться без свидетельства об образовании. И из этих посылаемых 60 стольников, в числе их 23 княжеские фамилии. Причём каждому стольнику велено взять с собой солдата, везти на свои средства и тоже обучить тем же морским наукам. Когда ж сие было-то? Во многих семьях ревмя ревут, провожая отроков. Что отроков? Толстому вон за пятьдесят, а тоже гонят на учёбу, как мальчишку. Ужас. Как тут не посочувствовать Соковнину и Пушкину?

Но когда при чтении листов дошло дело до покушения на жизнь государеву, тут, конечно, запереглядывались бояре, закачали головами укоризненно. Как так? На помазанника руку подымать? Да об этом и помыслить грех величайший.

Конечно, нонешний царь — не подарок, чего уж там. Вот и сейчас взять. Вместо того чтобы на троне сидеть, он как простой подьячий стоит за столом и читает листы. Его ли это дело?