Ян Валетов: 1917, или Дни отчаяния

В дверь номера стучат.

Входит официант, толкая впереди себя тележку с завтраком.

Терещенко завтракает, сидя на балконе.

Шампанское, яйца пашот, паштет, черная икра на сверкающей ледяной подушке…

В номере трезвонит телефон, но старик не обращает на него внимания – пусть себе звонит.

Он полулежит в кресле, покуривая сигару, и продолжает глядеть на море, летающих чаек и замершие у пирсов яхты.

Телефон замолкает, но спустя секунду снова разражается трелью.

Февраль 1918 года. Петроград. Смольный. Кабинет Троцкого

Звонит телефон, но это уже другой телефон. Старый, деревянный, с массивной бронзовой подставкой под слуховую трубку и отдельным микрофоном.

Аппарат стоит на большом письменном столе, крытом зеленым сукном. Рядом электрическая лампа со стеклянным абажуром, красивый чернильный набор со стальными перьями, пресс-папье, стопка исписанных листов.

За столом человек. Он худ. На плечах его кожанка. У него широко расставленные глаза, кудрявящиеся волосы, металлические очочки на тонком хрящеватом носу. Рука человека зависла над документом, перо в чернилах – он готов подписать документ.

Вот человек поднимает голову и теперь очевидно, что это Лев Давидович Троцкий.

– Господин Терещенко… – говорит он. – Вернее, теперь уже товарищ бывший министр… Не буду говорить, что рад вас видеть.

– Аналогично, – говорит Михаил.

Он продрог, губы синие, на пальто замерз подтаявший снег. Иней даже на волосах. Его бьет крупная дрожь, и он старается ее сдержать, но получается плохо.

– Вы знаете, кто я?

– Да. Вы – Лев Троцкий.

Троцкий откладывает перо на край прибора и садится ровно.

Его и Терещенко разделяет только стол и свет лампы.

– Замерзли, Михаил Иванович? – спрашивает Троцкий с неожиданным участием в голосе.

– Глупый вопрос… Меня везли сюда в кузове грузовика.

– Да? Как по мне, так весьма гуманно. Не в катафалке, не волоком, привязав к рессоре. Михаил Иванович, я бы на вашем месте был счастлив тому, что жив. Поверьте, это вполне достаточный повод для счастья. Чай будете?

– Буду.

– Весьма разумно. Принесите чаю, – приказывает Троцкий кому-то, стоящему за спиной Терещенко. – Вы с лимоном пьете? Как ваша супруга? Или с молоком? Как англичане? Или любите варенье, как ваш друг Дарси?

– Просто чаю, – говорит Михаил глухо. – Погорячее.

Сзади почти неслышно закрывается дверь.

Троцкий и Терещенко молча смотрят друг на друга.

Троцкий с интересом. Терещенко с нескрываемой неприязнью.

– Что ж… – выдавливает из себя Михаил. – Вы меня совершенно не боитесь, Лев Давидович? А ежели я на вас брошусь?

– Не броситесь, – спокойно парирует Троцкий. – А броситесь, я вас застрелю. Мне это не сложно, Михаил Иванович. Я убивать могу. Проверено. А вы, Михаил Иванович?

Терещенко пожимает плечами.

– По обстоятельствам.

– А надо безо всяких обстоятельств, – смеется Троцкий. – Вы, мил человек, убивать толком не научились, а попытались этой страной править. Забавно.

– Что – забавно?

– Забавно, Михаил Иванович, что вы всерьез полагали, что сможете управлять Россией не испачкав рук, а так не бывает. Революция такие вещи не прощает, товарищ Терещенко. Вы для нее нежны, как девушка на выданье, душевная организация тонкая, чуть что – и вы в сомнениях. А надо было безо всяких сомнений поставить нас к стенке! И не вы бы пили у меня в гостях чай, Михаил Иванович, а я у вас. Если бы еще мог что-то пить…

– Была б моя воля…

– Так была у вас воля, – улыбается Троцкий, но улыбка у него неприятная, холодная. – Решимости не хватило. Тут я готов согласиться с Владимиром Ильичом, он хоть и выражается вульгарно, чего я не терплю, но зато дает удивительно меткие определения. Кишка у вас оказалась тонка, Михаил Иванович, и сфинктер слаб.

Терещенко морщится.

– Что? Не по нраву определение? Обидно? Зато весьма исчерпывающе! Лучше и не скажешь!

Входит человек во френче. Перед Терещенко ставят стакан с чаем. Стакан в серебряном подстаканнике тончайшей работы, такой здесь неуместен совершенно.

– Вот по причине вашей импотентности, – продолжает Троцкий, заглядывая а стол, – я вас и не боюсь. Не вас конкретно, товарищ Терещенко, как личность, а всех вас как власть… Да какая вы власть? Название одно!

Он шарит по ящикам стола, что-то разыскивая.

– Ага, вот! – Троцкий кладет перед собою пачку папирос и спички, на лице забота и дружелюбие. – Вы же, наверное, без табака страдаете? Курите, мил человек, курите…