Марк Агатов - История крымчаков Евпатории

Не знаю, насколько сильным было там течение у берега и как быстро самоочищалась вода от грязи, но купаться в море мне что-то расхотелось. В Евпатории Каламитский залив в то время был намного чище и лучше.

– Не так-то здесь и плохо, как тебе показалось с дороги, – проговорила моя сестра, выслушав рассказ о встрече с ее соседом у моря. – Люди здесь живут по своим законам и обычаям. Надо принимать все как есть. В конце концов, не они к нам приехали, а мы к ним.

Забрав гостей, она повела всех в знаменитый на весь мир Сухумский ботанический сад. Таких растений в Крыму я никогда не видел и готов был гулять по его аллеям целый день. Но там мы долго не задержались, потому что вторым экскурсионным объектом был сухумский обезьяний питомник. Посмотреть на то, как живут в огромных вольерах мартышки и гориллы, туристы приезжали со всего Советского Союза.

Домой мы вернулись к ужину. Хозяйка приготовила традиционные крымчакские блюда. Взрослые пили знаменитые грузинские вина, поднимали тосты за здоровье гостей и хозяев. А когда застолье подошло к концу, мой отец сказал: «Сухуми город хороший, но крымчакам надо возвращаться на свою Родину. И как бы о вас хорошо ни говорили соседи – вы здесь все равно остаетесь чужими людьми».

Сима не возражала. На чужой земле ее семье жить было непросто. А когда мы уезжали домой, отец, стоя на палубе парохода, сказал с горечью: «Они сделали большую ошибку, уехав на Кавказ».

В то время мне трудно было понять, почему отец пришел к такому выводу. В стране тогда официально пресекали деятельность националистов, и все мы были гражданами одного государства – Советского Союза. Трагедией же для сухумских крымчаков стал распад великой страны.

В начале девяностых годов разразилась война между Абхазией и Грузией. Очевидцы говорят, что первыми от взрывов и выстрелов пострадали тогда сухумский обезьяний питомник и ботанический сад. Часть деревьев была уничтожена, а обезьяны разбежались по окрестным лесам.

Боевые действия кровавым катком прошли и по жителям Сухуми. Пропали без вести и наши дальние родственники. Где они сейчас, живы ли – никто не знает. Ни одного письма с того времени мы так и не получили. И только в домашних альбомах остались фотографии сухумских крымчаков, роскошного ботанического сада и пустынного галечного пляжа теперь уже независимой от грузин Абхазии.

Дядя Дима был человеком из моего детства. В начале пятидесятых годов он приходил в гости к отцу, и они говорили громко и шумно на родном языке. Из этого разговора я понимал лишь отдельные слова. В нашей семье языком «межнационального» общения был русский, и меня специально никто не учил крымчакскому языку. Зато отец легко находил общий язык с караимами, турками и крымскими татарами. Он свободно переводил на русский язык турецкие песни, которые в Евпатории можно было слушать по радиоприемнику на средних волнах, хотя иностранным языкам не учился, а на вопрос, какое у него образование, отвечал с улыбкой: «Четыре класса и один коридор».

Однажды я был свидетелем, как он разговаривал на греческом языке с двумя стариками. Причем говорил быстро, не запинаясь, не раздумывая и не подбирая слов. Потом мужчины ушли, и я спросил: «Так ты еще и греческий знаешь?».

– Это же крымские греки. Они тут до войны жили, – пояснил отец, – а я в детстве своему отцу в кофейне помогал. Пришлось выучить греческий. Греки в кофейне по-русски не говорили.

– Они не знали русский язык?

– На русском языке мы говорили только с русскими, – пояснил отец, – а между собой на татарском, крымчакском, караимском, греческом. Так было проще и быстрее понять друг-друга. Думал-то я на крымчакском, а потом в уме переводил предложение на русский язык.

Пока дядя Дима разговаривал с отцом, мама ставила в печь кубетэ. Готовить это блюдо ее научил отец, и кубетэ у нее получалось не хуже, чем у настоящих крымчачек.

Дядя Дима выставлял на стол бутылку крымского вина, отец откладывал в сторону недошитые брюки, и в доме начинался настоящий праздник.

Мы сидим на кухне в утопающем в зелени доме на улице Токарева, 9. Напротив меня – хозяин квартиры 85-летний Давид Абрамович Вейнберг. Журналисты называли его человеком удивительной судьбы, и последним крымчаком Евпатории, который свободно говорит на родном языке и знает крымчакские песни, пословицы, поговорки. И в этом не было преувеличений. Лет двадцать назад он мог в Евпатории еще найти себе собеседника, с которым можно было бы общаться на родном языке, но сегодня дядя Дима остался единственным, как говорят филологи, носителем крымчакского языка в городе. Я прошу дядю Диму, а обращаюсь к нему так потому, что он был человеком из моего детства, в котором не было отчеств и фамилий, вспомнить историю нашего города. Рассказать о людях Евпатории, о Великой Отечественной войне, в которой ему пришлось участвовать в сороковых годах прошлого века.