Петр Дубенко - На волжских берегах. Последний акт русской смуты

– Главное, до весны удержать вора, не дать ему вверх по Волге пройти. А там Одоевский отряды соберет, тогда уж одним махом всех изменников накроете.

Дмитрий Петрович в ответ лишь согласно кивнул головой без особой радости и азарта, который испытывал в былые времена при обсуждении грядущих походов:

– Как будешь в Торжке, – обратился он к брату. – Пошли гонца от себя на Москву, чтобы бояре думные с грамотой на воеводство не тянули. Быстро сделали.

Улыбнувшись хитро и, как будто заранее прося прощения, Дмитрий Михайлович ловко извлек из небольшого мешочка на поясе свернутый в трубку листок с царской печатью на перевязи.

– Знал я, что не откажешь. Потому грамотку вперед заготовил.

На этот раз Дмитрий Петрович тоже улыбнулся и покачал головой, словно пеняя брату, но без обиды и осуждения.

– Коли так, то и мешкать нечего. Кондрат Егорыч. Снаряди людей до Луки и Мишки Соловцова. И к Гумеру тож. Хватит на печи калачи трескать, пущай на службу сбираются – через три дня выезжаем. Нет, через два. Тянуть не станем. А ты здесь останешься. И не хмурься. Не на развлечение остаешься. Усадьбу беречь, княгиню хранить. Еще кому из нас круче придется – неизвестно. Так что…

– Вот и ладно. За хлеб соль спасибо, про мед твой помнить буду, должон угощение останешься, а ныне пора мне, – постановил Дмитрий Михайлович, вставая из-за стола и, ненадолго замявшись, молвил нерешительно и хрипло. – Феодосье Андреевне земной поклон передай и… пусть зла на меня не держит.

– Хорошо. Ну, брат, живы будем, не помрем, а не помрем, так свидимся.

Князья обнялись, без слов сказав друг другу все, что должны знать и говорить воинские люди перед расставанием, которое может стать последним, после чего Дмитрий Михайлович уже не оборачиваясь зашагал к лобному месту, где его ждала малая рать.

– По коня-я-я-м!!!

Сборы заняли сутки – на исходе второго дня малая дружина из боевых холопов Пожарского и десятка верных детей боярских 30 30 Дети (или сыны, в значении слуги) боярские – сословие, существовавшее на Руси в конце XIV – начале XVIII веков. В XVI – XVII веках дети боярские вместе с дворянами входили в число «служилых людей по отечеству» и несли обязательную службу, за которую получали поместья, записывались в десятни по уездам и составляли русскую конницу «сотенной службы». была готова. Выступать решили затемно, чтобы по свежести раннего утра достичь небольшой дубравы и там переждать полуденную жару, а ближе к вечеру снова двинуться в путь. Всю ночь Лопата провел на дворе, проверяя подготовленный снаряд, припасы и состояние лошадей. Лично все осмотрел, пощупал, отмерил, велел подтянуть, что болталось, и ослабить, что по усердию затянули слишком туго, распорядился избавиться от излишка харчей и взять поболе зелья 31 31 Зелье – порох. для огнестрелов – мало ли что случится в дальнем опасном пути.

Прощаться Пожарский не любил – предпочитал не мучить себя и близких, поэтому в хоромы вошел только перед самой отправкой, когда поставленные под седла лошади уже нетерпеливо фыркали на дворе и дружинники в легких походных доспехах ждали только сигнала. Княгиня была в детской части жилища. Бледная, потухшая и за две ночи постаревшая на десяток лет, она сидела у кровати, где в два носа мирно и беззаботно сопело единственное ее счастье. Рядом чадила наполовину обугленная лучина, в ее тусклом свете Феодосья склонилась над пяльцами, но рука с вонзенной в материю иглой оставалась недвижимой, а взгляд, отсутственный и туманный, замер на спящих детях.

– Готово все, – коротко сообщил Лопата, остановившись на пороге, как у черты, переступать за которую не смел, ибо знал, что тогда быстро уйти у него не получится.

Княгиня вздрогнула, иголка выпала из рук и повисла на длинной нити, стремительно раскачиваясь из стороны в сторону, как маятник судьбы, что совершает неумолимый ход от горя к радости, от яркого счастья к черным невзгодам, почти не задерживаясь в середине. Феодосья встала, не поднимая глаз, красных от бессонницы и слез, подошла к мужу и едва только меж ними осталась пара шагов, как все заготовленные речи и обычные для таких случаев церемонии растворилось в приливе нежности, смешанной с отчаянием и страхом. Она молча протянула мужу маленький берестяной образок, вздетый на толстую суровую нитку, но при этом не смогла сказать положенных слов, мысли свернулись тугим перепутанным клубком и не в силах сглотнуть подступивший к горлу ком, княгиня бросилась на грудь мужа, тонкими ручонками обхватила могучую шею и, уткнувшись в пропахший порохом и пылью походный кафтан, залилась беззвучными слезами.