Петр Дубенко - На волжских берегах. Последний акт русской смуты

– Что ж взамен предлагаешь? – спросил Ковров, большим вышитым платком отирая шею, покрытую крупными каплями пота – в комнатенке было душно, да и разговор держал бывшего воеводу в напряжении.

– Эх, Андрей Иванович, самому бы знать, как верно сделать, – Хомутской опять принялся вертеть в руках наполненную кружку, к которой он до сих пор так и не прикоснулся. Потом вернул ее на место и, всем своим видом выражая нерешительность, сомнения, заговорил тихо и вкрадчиво. – Думаю так. Коли он сюды ради наживы бесчестной прибыл. Так… может, помочь ему.

– Это как же?

– Ты об чем это, Егор Петрович?

Хомутской выдержал паузу, во время которой поочередно переводил внимательный взгляд с одного собеседника на другого, словно оценивая, стоит ли поделиться пришедшей мыслью или лучше оставить ее при себе.

– Соберем всем миром откуп богатый да к ногам евонным бросим. На, мол, возьми, а городишко наш в покое оставь. Отправляйся-ка, мил человек, восвояси с миром.

– Хм-м-м, – в задумчивости Ковров потеребил бороду, скосил глаза на Алампеева, у которого меж бровей появилась глубокая вертикальная складка, посмотрел на Раздеришкина, но по его бесстрастному лицу невозможно было понять, что он думает и думает ли вообще. – Так-то конечно… дельно. А ежели не возьмет?

– Как это не возьмет?! – возмутился Алампеев. С малых лет глядя на то, как отец на службе, не задумываясь, брал даваемое и без зазрения совести прикарманивал все плохо лежащее, Федор Константинович поступал так же и теперь даже представить не мог, что кто-то добровольно откажется от идущей в руки легкой добычи.

– Коли с умом все сделаем – возьмет. Никуда не денется, – безоговорочно постановил Хомутской и замолчал.

Пристально глядя на тонкий язычок пламени, танцующий над фитильком за ажурным узором на стекле лампы, он в задумчивости теребил верхнюю пуговицу кафтана. Ковров, потягивая из кружки, терпеливо ждал, старший Алампеев заглядывал в опустевшие кувшины, пока младший широко и сладко зевал, обдавая собравшихся кислой болезненной вонью пополам со свежим перегаром.

– Да, верно, – согласился Егор Петрович со своими мыслями. – Поможем мы ему на наше предложение согласиться. Покуда прицениваться к нему будем, да деньги собирать, воеводе новому понять дадим, мол, не примешь откупа нашего – без ничего останешься. Амбары пустые он нынче сам видел. Со старшими дворами я перетолкую, научу, что сказать, кем прикинуться. Покажем ему нужду здешнюю без прикрас. Пущай поймет, что много из крепостишки нашей не выжмешь, хоть жилы все себе порви. А коли так, то уж лучше предложенное взять, да и… Так ли я помыслил?

– Сомнительно, – Ковров нерешительно пожал плечами. – Он тоже не дурак.

– Не дурак, – согласился городничий, который на глазах обретал уверенность в успехе задуманного. – Только мы не глупее ихнего. Я вот что думаю. Первым делом надо бы нам с вами, братцы, прознать, каковы мечтания у Пожарского этого. Сколь на деле этом он разбогатеть думает. Коли это познаем, так и откуп соберем такой, что не откажется.

– И как же мы прознаем про то? В лоб-то не спросишь.

– Не спросишь, само собой. На то нам и голова дана. Думать надо. Вот, к примеру, возьми, Андрей Иванович, да в гости его зазови. Накрой стол, баньку истопи, девку ладную подсунь, чтоб размяк он, аки сухарь намоченный. Глядишь, и узнаем что нужное.

– Эка, – Ковров крякнул и со смущенной улыбкой покачал головой. – А чего это я?

– А кто же, Андрей Иванович? Не эти же вот, – Хомутской кивнул в сторону Алампеевых. – Акиму Савельевичу воеводу звать не с руки – чином не вышел. Как бы Пожарский это за оскорбление не принял. Мне со старшими дворами и прочей земской шушарой решать надобно. И вскорости. Так что не до гостей мне. А ты его правая рука, из наших, самарских, самый ближний служник. Так что тебе, боле не кому. А ты чего? Испужался ни то?

– Да что испужался-то сразу? – Ковров со злобной укоризной взглянул на Алампеева, который при словах городничего язвительно хохотнул. – Просто… девку таку я где возьму? Я ж сроду не кобельничал, все как-то. Да и Степаниде Григорьевне я как сие преподнесу? Такой дым коромыслом поднимется.

– Я-то думал, ты воеводы нового испужался, – осклабился Алампеев. – А ты пред женкой листом осиновым трясешься.

– Ты бы помолчал с шутками своими, – Ковров повысил голос, но Федор Константинович лишь махнул рукой.

– А ты на меня не рычи. И таково не гляди. Ты нынче не воевода уже. Власти надо мной не имеешь. Так-то.