Валентин Пикуль - Приговорен только к расстрелу (сборник)

Отъезжая в свое имение, Петр Иванович вручил своему управляющему сундучок, наказывая строжайше:

– Ты, Никитушка, охраняй его: здесь все, что нажил, и мы по миру пойдем, ежели сундучка этого лишимся.

– Да я за вас!.. – поклялся Никита. – Жизнь отдам.

Петр Иванович, покончив со службой, перевез из города в усадьбу и свою библиотеку – под 800 томов (а по тем временам такие библиотеки – редкость!). Сельская жизнь радовала его: «Я наслаждаюсь деревенским житием, – писал он на покое. – Домашняя моя экономия дает мне столько же упражнения, как и канцелярия, но беспокойства здесь такого, как в городе, не вижу…» Правда, спокойствия тоже не было: в своем же имении, буквально у себя под ногами, Рычков сыскал залежи меди, и скоро в его Спасском заработал медеплавильный заводик. Хлопот полон рот, а прибыли никакой.

– Да брось ты медью-то баловаться, – говорила жена, снова беременная. – Лучше бы винокурением обогащался…

Была ночь на 5 декабря 1761 года, когда в усадьбе вдруг начался пожар. Пламя охватило весь дом. Через разбитые фрамуги окон выбрасывали на снег мебель и посуду.

– Книги-то! – взывал Рычков. – Книги спасайте.

Из клубов дыма слышался голос жены:

– Никита-а, сундучок-то наш и-где?

– Здеся, – доносилось в ответ. – Покедова я жив, с вашим сундучком не расстанусь… будьте уверены!

Петр Иванович смотрел, как, порхая обгорелыми страницами, вылетают из окон его любимые книги. «Да и бросали их в мокрый снег и на разные стороны, – писал он друзьям, – то надеюсь, что многие испортились и передраны. Особливо жаль мне манускриптов, мисцеляней и переводов, мною самим учиненных. Сей убыток почитаю я невозвратным… Принужден теперь трудиться, чтоб как-нибудь на зиму объюртоваться, а летом новый дом строить…» Зиму кое-как перемучились на пепелище, пора было думать, на что семье жить дальше. Рычков говорил:

– Будто бы место директора Казанской гимназии освобождается… Не написать ли персонам столичным о нужде моей?

Но покровителей сильных не оказалось, гимназию другим отдали, пришлось подумать о возвращении из отставки. И тут познал он горькое унижение: его, автора истории и топографии Оренбургской, не пожелали иметь чиновником в Оренбурге.

– Да что вы от меня-то отказываетесь? Или у вас все места в канцелярии заняты членами-корреспондентами Академии наук?

Но ему дали понять: нам умников не надобно, казенную бумагу – ты пиши, а сочинять там всякое – не похвально. Если же понадобится, так мы и сами не хуже тебя напишем.

– Писарь – это еще не писатель! – возмутился Рычков…

Сам он в это время работал над проектом торговых сообщений с Ташкентом, с Бухарою, с Хивою и делал географическую раскладку, как добраться караванами до блаженной Индии.

Девизом своей жизни Рычков избрал верные слова:

«ВЕК ЖИТЬ, ВЕК ТРУДИТЬСЯ, ВЕК УЧИТЬСЯ!»

Спасское утопало в душистых садах, посреди села вытекал из земли журчащий ключ холодной живительной воды, гудели пчелы. Было хорошо. А вечером в село возвращалось стадо. Петр Иванович поймал козу, зажал ее меж колен. Гребнем вычесал из нее подшерсток, а нежный пух пустил по ветру. И – задумался.

– Алена! – позвал он жену. – Я вот мыслю о том, что из пуха козьего можно платки вязать легчайшие. Ну-ка, попробуй, красавица. Занятно мне, что у тебя получится?

Елена Денисьевна послушалась мужа, и пуховый платок получился на диво хорош, согревающ и легок, как волшебная кисея. Скоро жена Рычкова получила медаль – от имени «Вольного Экономического общества» России. С того-то и начиналась громкая слава знаменитых «оренбургских платков», которой суждено сделаться славой международной. Но опять-таки зачинателем этого народного промысла был неутомимый Рычков.

Жена его получила золотую медаль, а сам Петр Иванович получил только серебряную. Это не столь важно…

Куда-то вдруг запропастился управляющий Никита, а когда хватились его, то и сундучка не обнаружили, в котором Рычков «на черный день» откладывал сбережения.

– Вот черный день и настал! – было им сказано…

Вспомнилось тут Рычкову, как давным-давно разбило на Двине и Сухоне барки отца с товарами, но там-то – стихия, суета волн и ветра, а здесь – свой же человек, и суета его зловредная, корысть житейская и подлейшая. Малость утешало Петра Ивановича, что сыновья старшие уже на службе, а старшие дочери при мужьях, но все равно – шесть детишек да разные домочадцы немалых расходов требовали. «И так не знаю, как теперь исправляться, – писал Рычков. – Продаю оренбургский мой двор, но и на то купца нет – я уже за половину цены рад бы его отдать… К лакомству и к напиткам я не склонен. Со всем тем я очень несчастлив». Одно было утешение: труды Рычкова стали переводить в Европе, его имя высоко ценили в научных кругах Петербурга и Москвы, ученые путешественники считали долгом своим завернуть в Спасское, чтобы усладить себя беседой с Петром Ивановичем… Он и сам жене говорил: