Всеволод Соловьев - Злые вихри [Старая орфография]

Во второй ложѣ были Хрепелевы. Папа Хрепелевъ испыталъ недавно изрядную непріятность: одна изъ его прежнихъ таинственныхъ незнакомокъ устроила ему шантажъ. Объ этомъ говорили цѣлыхъ два дня. Однако, онъ откупился и замялъ дѣло. Теперь онъ разговариваетъ, главнымъ образомъ, о необыкновенныхъ достоинствахъ шведскаго массажа и о Браунъ-Секаровскихъ вспрыскиваніяхъ, которыя, какъ онъ увѣренъ, чуть ли не навсегда вернули ему молодость. Мама Хрепелева, говорятъ, пишетъ книгу: «Хорошій тонъ или сводъ десяти тысячъ свѣтскихъ приличій». Впрочемъ, я не ручаюсь за вѣрность этого слуха, тѣмъ болѣе, что онъ выпущенъ въ свѣтъ... мною.

Эти добрые родители до сихъ поръ не пускаютъ къ себѣ свою преступную дочь и даже, кажется, совсѣмъ отрицаютъ самое ея существованіе. Но я часто видаюсь съ нашей маленькой княжной у ея тетки. Ninette навсегда отказалась отъ свѣта, хоть свѣтъ вовсе теперь не сталъ бы отъ нея отказываться. Марья Эрастовна на нее не надышется и сама мнѣ сказала, позволивъ напечатать это хоть въ газетахъ, что оставляетъ ей послѣ себя почти три милліона.

Ninette все хорошѣетъ, но, къ несчастію, по временамъ на нее находитъ пугающая меня серьезность. Къ тому же она, мнѣ кажется, пересаливаетъ: стала какою-то бѣлой монахиней. И это смѣшно въ дѣвушкѣ нашего круга...

Однако, всѣхъ не переберешь. Обнимаю тебя. Пріѣзжай скорѣе.

Снѣжково. 27 ноября 189...

И вы, моя дорогая княжна, торопите меня въ Петербургъ! Если бы это было въ октябрѣ или началѣ ноября, я бы еще, пожалуй, соблазнился. Но три мрачныхъ осеннихъ недѣли, наводящія въ деревнѣ уныніе, прошли. У насъ зима, и Соня каждый день катается на конькахъ но расчищенному большому пруду. Снѣгу напало много, и мое старое милое гнѣздо оправдываетъ свое прозвище. Длинныя аллеи парка превратились въ лабиринтъ съ бѣлыми мраморными стѣнами и со сводами изъ брилліантовыхъ кружевъ, сверкающихъ и переливающихся на зимнемъ солнцѣ.

Эта великолѣпная, сразу ставшая зима дала мнѣ именно то настроеніе, котораго я искалъ для послѣдняго акта моей оперы. Работа подвигается, и пока я ея не концу,-- не тронусь отсюда.

Къ тому же есть и другія дѣла по имѣнію. Вотъ, на прошлой недѣлѣ, мнѣ пришлось провести, конечно, съ Соней и ея почтенной воспитательницей, а также и съ моимъ вѣрнымъ другомъ, Платономъ Пирожковымъ, два дня въ городѣ. Я встрѣтилъ тамъ вашу пріятельницу, m-elle Травникову. Многіе расхваливали мнѣ ее, какъ учительницу. Теперь она вся поглощена устройствомъ профессіональной школы. Мы говорили о васъ, и, знаете ли, что она мнѣ сказала? «Я обязана Нинѣ всѣмъ: тѣмъ, что я живу и хочу жать. Она меня спасла не тѣмъ, что ухаживала за мною во время моей болѣзни, а тѣмъ, что примирила меня съ жизнью и согрѣла мою совсѣмъ застывшую душу. Какъ она это сдѣлала -- не знаю, но только это такъ».

Я отвѣтилъ ей, что вы и для меня сдѣлали то же самое. Да, мой маленькій дорогой другъ,-- мое настоящее, въ очень значительной степени, дѣло рукъ вашихъ. Я до сихъ поръ не говорилъ вамъ этого; но теперь говорю. Вы подошли ко мнѣ въ самое трудное время моей жизни, подошли прямо, смѣло, неудержимо, какъ-бы по наитію. Вы ничего новаго мнѣ тогда не говорили, все это и такъ ужъ было во мнѣ, повторялось въ душѣ моей... Но, Боже мой, мало ли что говорится иной разъ въ душѣ нашей -- и, все-таки, безплодно замолкаетъ!

Великое дѣло -- въ самую важную минуту услышать убѣжденное, вдохновенное подтвержденіе своей внутренней, душевной рѣчи. Я самъ говорилъ себѣ многое -- и бездѣйствовалъ, и презиралъ себя, и погибалъ въ безсиліи. Вы сказали мнѣ то же самое, и я нашелъ въ себѣ силу, потому что услышалъ васъ въ самую важную, рѣшающую минуту...

Вы были нравы -- съ тѣхъ поръ прошло два съ половиной года -- и я чувствую себя возрожденнымъ душой, я живу, я не презираю себя больше. У меня такъ много чудесныхъ, счастливыхъ минутъ: ихъ даютъ мнѣ Соня и мое дѣло. Какая отрада -- эта дѣвочка и какъ я безумно былъ виноватъ предъ нею и передъ собою! Я долго не могъ глядѣть на нее безъ упрека совѣсти. Теперь могу: она здорова, весела, счастлива, А какъ она растетъ, какъ развивается! Ей ужъ четырнадцать лѣтъ, она становится все больше и больше похожа на мою мать, и она будетъ хорошей піанисткой, хорошей пѣвицей -- теперь я это знаю. Мы вмѣстѣ работаемъ, я снова переживаю мое далекое время.

И она меня любитъ, я тоже знаю это. И этой любви у меня никто и ничто отнять не можетъ.

А того, что я считалъ «каторгой» -- я почти не замѣчаю. «Не бойтесь льва, и онъ станетъ васъ бояться» -- сказано въ одной древней, мудрой книгѣ. Ну, а я вовсе и не со львомъ имѣю дѣло...