Марк Алданов - Живи как хочешь

МАКС (повторяет грустно) : Его больше нет. Но память о нем никогда не умрет. (Наливает виски) .

АПТЕКАРЬ (опять оглядывается) : Она там?

МАКС: Баронесса? Да, там.

АПТЕКАРЬ: Я думал, что она уже умерла.

МАКС: На зло вам, она совершенно здорова. Выпейте, чтобы утешиться.

АПТЕКАРЬ (разочарованно) : Но, вероятно, она ровно ничего не помнит?

МАКС: У нее память, как у лучшего Гарвардского профессора.

АПТЕКАРЬ (еще более разочарованно) : Мне сказали, что барон улетел куда-то в Южную Америку. Вероятно, он узнал о возникших против него подозрениях и бежал.

МАКС (все любезнее) : Помилуйте, какие подозрения! Решительно ничего не было. (Понижая голос, с таинственным видом) . Под величайшим секретом скажу вам, что барон и баронесса разводятся: не сошлись в политических взглядах. Барон сочувствует республиканцам, а баронесса старая социалистка. Он узнал, что она завещает половину своего богатства британской рабочей партии, и признал это mental cruelty. Все же они расстались друзьями. На прощанье она ему подарила богатейшие плантации индиго в Венецуэле. Он и вылетел туда их возделывать. А она скоро выходит замуж.

АПТЕКАРЬ (очень кисло) : За князя или за графа? Маркиз и барон уже были.

МАКС: Нет, за некоего мистера Смита.

АПТЕКАРЬ: Конечно, он тоже прохвост?

МАКС: Мистер Смит один из самых благородных людей, каких я когда-либо встречал в жизни… Вы зашли по делу, дорогой мой, или просто, чтобы меня повидать?

АПТЕКАРЬ: Нет, по делу. Я принес счет барона. Может быть, кто-нибудь мне заплатит?

МАКС: Наверное. (Вынимает бумажник) . Сколько это?

АПТЕКАРЬ: Тридцать девять долларов семьдесят.

МАКС: Неужели мой друг барон так много лечился?

АПТЕКАРЬ: Он покупал у меня самое дорогое в мире мыло. Во всем Нью-Йорке у меня это мыло покупали только четыре психопата из восьми миллионов, в том числе он.

МАКС: Получите деньги, мой жизнерадостный друг. Вот сорок долларов.

АПТЕКАРЬ: У меня нет сдачи.

МАКС: Тогда сегодня же, когда выйдете на улицу, отдайте эти тридцать сентов первому пьяному. Непременно пьяному. In vino Veritas. Нет, это не верно. Как по-латыни снисходительность?

АПТЕКАРЬ: Не знаю. Купите словарь.

МАКС: И пусть этот пьяница выпьет за барона.

АПТЕКАРЬ: За здоровье этого негодяя действительно можно пить только в пьяном виде.

МАКС: Конечно, барон не такой превосходный человек, как мистер Смит, но негодяй слишком сильное слово. Повторяю мою формулу: он хуже Ганди и лучше Гитлера… (Чихает) Как вы думаете, дождь скоро пройдет?

АПТЕКАРЬ: Будет продолжаться целую неделю.

МАКС: А мне далеко возвращаться.

АПТЕКАРЬ: Нет ничего легче, как схватить воспаление легких. Это в наши годы очень опасно.

МАКС: Нам не по дороге в Бруклин? Мы могли бы пополам взять тэкси.

АПТЕКАРЬ: Нет, у меня прямой кросс в Вэст.

МАКС: Жаль… Вы смотрите на эту штуку?.. Это тот самый Lie Detector, о котором я вам говорил и в который вы не поверили. Я объяснял вам, что Гиппокампова область головного мозга испускает бэта-лучи, которые…

АПТЕКАРЬ: В прошлый раз она у вас испускала альфа-лучи. Перестаньте морочить людям голову вашим фокусом. Да мне и не надо никакого прибора для подтверждения того факта, что все люди всегда и во всем врут.

МАКС: А вот мы попробуем. (Наводит на себя рупор) . Я выражу в одном кратком афоризме вашу глубокую философию, дорогой друг. (Кричит в рупор) : «Все люди прохвосты». (Стрелка бешено передвигается) . Видите, это совершенная неправда. Скажите теперь что-нибудь вы сами.

АПТЕКАРЬ (в рупор) : В каждом так называемом честном человеке сидит потенциальный прохвост. (Стрелка отклоняется на экране, но не до конца скалы) .

МАКС: Десять процентов правды. К счастью, только десять процентов. Теперь скажу свой основной афоризм я: (Кричит в рупор) Величайшая человеческая добродетель – снисходительность. Хотя это добродетель стариков. Потому, что это добродетель стариков! (Стрелка стоит неподвижно) .

ЗАНАВЕС.

«Ну, что ж, право недурно, – подумал Норфольк, прочитав пьесу. – И диалог хорош, и характеры есть». Он тотчас догадался, что Яценко писал своего Макса отчасти с него самого, и решительно ничего против этого не имел, даже был польщен. «И недурно меня изобразил, может быть кое-что и предвосхитил? Правда, я с ним много болтал в последние дни, с моей обычной неумной откровенностью. Странные все-таки они люди, писатели. Но что-то уж очень быстро этот творит. И все-таки у него Макс, да не Макс Норфольк. Это я в преломлении среднего драматурга и приспособленный к требованиям сцены. В этой пьесе от амнезии была прямая дорога к пошлости, и он счастливо ее избежал. Во всяком случае она лучше его „Рыцарей Свободы“. Он не так молод, но, кажется, сделает карьеру. Судя по тому, что он сегодня говорил о чтении в кинематографе, он, бедный, повидимому, надеется, что ему удастся произвести переворот в искусстве. Не он первый, не он последний. Артистки ему выцарапали бы глаза, если б он настоял на том, чтобы вместо них говорили какие-то чтецы. Пемброк никогда этого не допустит: он свое пошлое дело знает. Отзыв я, конечно, дам боссу очень хороший», – благодушно думал Норфольк. Он думал также о том, что теперь несколько месяцев будет есть каждый день, и недурно есть, в этом самом маленьком ресторане, поглядывая на красивых женщин. – «По-французски это называется „полоскать глаз“, очень милое выражение… Мне давно, давно нужно пополоскать глаз"… Мысли его были приятны. Он решил было заказать четвертый коктэйль, но передумал и спросил чашку кофе: неудобно было с первого же дня создавать себе репутацию пьяницы. Теперь он сам немного играл под того Макса, которого вывел в своей пьесе Джексон. Жизнь вступила во взаимодействие с искусством.