Владимир Паутов - Шестой прокуратор Иудеи

Ну, а вот если предположить, что Назорей всё-таки жив, и Савл вместе с воином, который ударил проповедника в сердце копьём, всё-таки ошиблись? Такое ведь возможно? Тогда Назорей где-то прячется. Ведь не обо всех же друзьях, знакомых и родных у меня имеются сведения? Кого-то мои тайные соглядатаи могли и пропустить? Стало быть, проповедник вполне мог прятаться в городе?

Изучив довольно хорошо все доносы и проведя полночи за беседой с проповедником, мне стали понятны некоторые основные, жизненные принципы Галилеянина. Именно поэтому я был совершенно уверен в том, что он явится во дворец, обязательно придёт, дабы просить о милости к узникам, взятым мною в качестве заложников. И специально для этого я приказал устроить больше шума во время задержания его последователей, родных, близких и знакомых. Слухи о жестоком обращении с пленниками обязательно дойдут до его ушей. Вот, собственно говоря, в чём заключалась суть моего плана. Я наделся на его порядочность и честность, на его преданность дружбе и своим идеалам. Назорей не мог не прийти, ибо все его друзья и ученики находились в заточении, и жизнь их висела на волоске, тонком и единственном, и волоском тем был он сам, проповедник, вернее его личный визит ко мне. Ну, а коли, Назорей действительно умер, но смерть для него не помеха, как говорилось в древних иудейских предречениях, то тем паче он должен предъявить себя мне, дабы замолвить слово за своих товарищей по беде. Ведь в таком случае ему не следовало опасаться быть схваченным вновь и претерпеть казнь во второй раз, если он был способен попрать вечность и небытие. Вот и все мои рассуждения. Теперь мне оставалось только терпеливо ждать.

Итак, я был совершенно один. Такие встречи не терпят свидетелей. В зале царили тишина и спокойствие. Аромат цветущего миндаля, мандариновых деревьев и жасмина, смешиваясь с вечерней прохладой, врывался внутрь дворца, заставляя забывать о трудностях дня и тягостях жизни. Однако, не смотря на столь прекрасный вечер, настроение моё не было таким уж благодушным. Внутри меня боролись два весьма противоречивых чувства. С одной стороны я пребывал в полной уверенности, что план, задуманный мной, обязательно осуществится, но понять, а тем паче объяснить, на чём зиждилась эта моя убеждённость, было просто невозможно, а потому и грызли меня черви сомнения.

«А, может, я всё придумал? Начитался в доносах всяких небылиц о Назорее, о его сверхвозможностях и творимых им чудесах. Человек всегда склонен к выдумкам, а особенно после смерти таких людей, как проповедник из Капернаума. Ведь отрицать его ум, талант и способности было бы глупо, – размышлял я в одиночестве, – про него вообще скоро среди народа начнут ходить всякие легенды. Возможно, и я поддался соблазну многих его последователей и сторонников, потому и поверил словам Назорея о бессмертии человеческой души? Понапридумывал для себя разных глупостей, вроде того, что он обязательно должен прийти ко мне, дабы спасти свою подругу, учеников своих и друзей, которые были с ним. Но как он может явиться, коли мёртв? А если жив? А если… но это уже полный абсурд! Нет! Нет! Нет! Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Ведь Савл меня заверил, что Назорей умер, а я верю своему помощнику, как самому себе. Ну, глупости, самые настоящие глупости. Он мёртв! Казнён! Его сердце проткнул легионер своим копьём! Ладно, хватит выдумывать! Веду себя, как неразумный малолетний ребёнок. Не пристало мне, римскому наместнику, верить чудесам, которые всякий сброд и нищая голытьба разносит по Иудее, рассказывая про своего кумира разные небылицы».

Вот в таких сомнениях и внутренней борьбе пребывал я в ожидании неизвестно чего, но совершенно ясно – кого. Противоречия захлёстывали мой разум, но оба моих довода казались столь равнозначными, что никакому из них нельзя было отдать предпочтение, дабы твёрдо сказать самому себе: «Не жди! Никто не придёт, ибо все твои предположения абсурдны! Или, напротив, обязательно жди, так как проповедник придёт!»

Однако я чувствовал, ощущал сердцем своим, что он явится. Интуиция мне моя подсказывала, что жив Назорей! Здоров и невредим! Но тут же сердце моё начинало тихо вещать, что умер проповедник, а тело его просто кто-то похитил, преследуя при этом какие-то свои тайные цели. Я ещё долго мог так сидеть и размышлять, перейдя, в конце концов, на философствования о вечном вопросе бытия – смысле человеческой жизни. Но мне удалось стряхнуть с себя груз идеалистических раздумий, по существу отвлекающих от серьёзных дел, которые меня ожидали впереди.