Борис Алмазов - Илья Муромец. Святой богатырь

– А душить, милай, надоть так! – сказал он без всякой злобы, показывая прием и не собираясь убивать побежденного. – Вот-та куды руку кладешь. Да и давишь либо локтем, либо воротом.

Побежденный глядел, не отводя взгляда, прямо в глаза воеводе, и не было в его синих глазах страха, а только ненависть. Он не собирался просить пощады.

– Эва ты какой упорный! – сказал Илья, испытывая уважение к этому молодому бойцу изрядной храбрости. – А вота сейчас ты у меня по-другому споешь…

Легко, как тонкую ткань, он рванул с груди поверженного кольчугу и нательную рубаху, с тем чтобы лоскутом придавить шею. Под восторженный вздох толпящихся вокруг воинов кольчуга лопнула, как сгнившая сеть. И тут Илья увидел на обнажившейся, вздутой в страшном напряжении борьбы груди противника свой родовой знак – им самим когда-то выжженный крест-аджи.

– Сынок! – закричал он так страшно, что те, кто толпился поодаль и не видел, что творится в центре крута, решили, что он убит, и выхватили мечи.

Но Илья вскочил, нечеловеческим усилием поднял и поставил на ноги вдруг обмякшего противника.

– Сынок! Сынок! – шептал он, целуя и обнимая его. – Подсокольничек! Жаль моя! Отрада моя! Кровиночка моя! Откуда у тебя знак этот?

– Бабка говорила – отец выжег, – чисто по-славянски ответил белокурый мусульманин.

– Я! Я! – обливаясь слезами, кричал, весь дрожа, Илья. – Я твой отец! У меня тебя украли да в рабство продали!

– Я не раб, – тихо ответил Подсокольничек. – Не раб.

– Где мать твоя? – спросил Илья, тряся, как тряпичную куклу, сына. – Где бабушка?

– Она умерла. Давно, – нехотя отвечал сын.

– Ничего не говорила она тебе, откуда ты, чей ты? – спрашивал Илья.

– Я – сын Аллаха! – ответил Подсокольничек.

– Это пройдет! Пройдет… – шептал Илья, оглаживая своего ребенка по золотым волосам, по плечам. – Это пройдет! Голубчик мой! Ай тебе бабка не сказывала, какого ты рода?

– Я от рода черных клобуков! Из земли Каса.

– Верно! Верно, бедный ты мой! А матушка твоя – славянка от племени вятичей. А крещен ты в Муроме…

Весть о том, что Илья сына отыскал, мигом облетела войска. Военачальники византийские, армянские, копты приходили в шатер Ильи с поздравлениями и только головами качали да языками цокали, глядя на Илью и Подсокольничка, сидевших рядом.

Они были очень похожи теперь, когда стянули пропитанные кровью доспехи и стоявшие колом от соли армяки и рубахи. Омылись, расчесали кудри, стали совсем схожи.

Сходства добавляли не только огромные одинаковой синевы глаза, но и то, что прежде чернокудрявый Илья нынче был бел как лунь, как снега на сияющих вдали горных вершинах, на голове Арарата, где, сказывают, причалил свой корабль праотец Ной.

– Видишь, Илья, какой Господь дал тебе подарок за службу и победу, – сказал командир всей византийской армии, когда приехал поздравлять воеводу Илью Муровлянина с присоединением Сирии и Армении к Византийской империи. – Весть о происшедшем я уже отправил в Константинополь. Думаю, что не только подвиги твои, но и обретение сына найдут достойное понимание при императорском дворе. Рассчитывай, что будешь награжден хорошим поместьем где-нибудь на благословенном острове в Эгейском море.

– Да, история удивление порождает. Это напоминает историю Одиссея и Телемаха! – качали коротко стриженными головами византийские офицеры – командиры конных и пеших полков.

– На что нам остров? – говорил, сидя с сыном рядом, Илья. – Мы домой, в Киев, поедем! Домой! Там у нас держава наша. А бог даст, и Карачаров навестим… Есть ведь он! И Муром – есть! А у нас дорога теперь прямая – через горы, мимо Тьмутаракани, а уж там рукой подать – по Днепру вверх, и дома. Там нас князь дожидается…

Византийцы не перебивали расчувствовавшегося Илью, но воеводы русские примечали, что на уме у них другое. Непросто будет русскому корпусу окончить свою службу империи и вырваться из удушающих объятий Византии, чтобы уйти на Русь.

Примечали воеводы и другое: красивый, похожий на отца Подсокольничек, так похожий, будто это молодой Илья сидел рядом со своим отцом, был истым мусульманином. Он не снял шапку за трапезой, а когда послышался среди пленных голос муэдзина, призывавшего на вечерний намаз, словно перестал слышать и видеть, что происходит среди однополчан отца. Повернувшись лицом в сторону Мекки, он прикрыл глаза и чуть покачивался в такт читаемой про себя молитве.

Илья тоже это видел и утешал себя: «Пройдет! Опомнится…»