Николай Задорнов - Гонконг

– Ну, и что ты с ней будешь делать, когда женишься? – спросил, сидя на настиле, Ян Мартыньш у Яна Берзиня, когда все товарищи их уже залегли в свои висячие койки по всей жилой палубе.

– Возьму к себе, – разматывая портянки, отвечал матрос.

– А сам будешь жить в казарме? Ты ей врешь, чтобы воспользоваться!

– Зачем же вру! Да и службы срок сокращают...

– Тебе!

– Зачем мне? И тебе и всем. Кругосветное зачтется – и пойду домой.

– Куда?

– Как куда?

– Он же художник! – посмеялся кто-то из товарищей.

– Что же, что художник! Это все неосновательно...

– Куда ты пойдешь? Какое у тебя хозяйство? У тебя же земли нет. Ты из голодранцев. Она руки на себя наложит, когда увидит.

Мартыньш из семьи, у которой земли тоже нет. Арендаторы, но очень старательные. У родителей хорошее хозяйство. Он презирал Янку еще и за то, что он «будочник». У них вся порода такая, лодыри! Что он ей туманит голову, какая свадьба с нищим... Янка лжив, обманывает женщин.

– Зачем ты ее обижаешь? – снова укорил Мартыньш, улегшись, и смотрел, приподнявшись.

– А что я?

– А что ты! – передразнил Мартыньш. – Ты – известно кто! Тебе не впервой. Ты найди по себе! Ты же вырос в грязи! Зачем я буду тебе говорить, кто ты. Ты это сам знаешь. Я про тебя плохого не хочу говорить. Но я знаю тебя.

– Чем я ее обижаю? – вскричал Янка в отчаянии.

Мартыньш больше не говорил. Он долго еще смотрел в упор из висячей койки.

Смотрел и Янка. Вдруг он густо покраснел и ушел в угол. Повесил гамак там и долго не мог уснуть.

Он не мог бы выразить словами все, что чувствовал. До сих пор на Мартыньша внимания не обращал. Еще никогда в жизни его никто так жестоко не задел, как сегодня. Сердце заболело, и ныла вся душа от обиды. Как бы он жизнь не жил, но он – матрос и старается. Делал, что все делали. И вот однажды в жизни тронута натура. А грамотный Мартыньш словно придавил Янку сегодня как гора своими укорами. Такие попреки! За что?..

– Всем так нравится! – глядя на свой портрет, говорила Розалинда. – А китаец говорит, что плохо!

Янка присел на табуретку. Девушка взяла подойник.

– Позволь, я сегодня подою! – сказал Янка. Он пошел к коровам и взялся за дело.

«Поразительно, – думала Розалинда, – если я – милкмэйд, то он милкмэн! И еще какой!»

Янка искоса поглядывал на нее. Такая большая ростом, такие плечи, сильная, стройная, ловкая, поворотливая. Нравится всем товарищам. А Мотыгин смеется над всеми. Он хороший товарищ, скромный, никогда не мешает; иногда уйдет, как только поест.

– Конечно, у всех разные понятия, – сказал Янка, когда в дверях появился китаец. – Кто верит в будд, а кто в Магомета.

– Магомет? – спросил старый философ. – Я знаю. Он сидел у нас в Китае, в тюрьме.

– Ну вот видишь, тебе все не так!

– Да, на родине я был известен. У нас, например, разрешается покупать у бедных родителей детей... маленьких девочек...

Обедали вдвоем.

Янка выпил немного рома, обнял Розалинду и поцеловал.

– После брака мы будем хорошо жить. Ведь это такое счастье? Как прекрасно, Янис, правда?

– Да-а... – неохотно соглашался Янка.

Он впервые в жизни попал в такое положение. Именно когда нет желания обмануть, когда вся душа его стремится к этой девице; хотя слово «любовь» матросу не пристало говорить, но как тут откажешься.

Да еще в плену! Изменять товарищам тоже нехорошо. Говорят, срок службы сократят. Розалинда согласна ехать в Россию, в Курляндию. Говорит, что она слыхала от других летонов, что русский царь будет давать всем матросам и солдатам – летонам, воевавшим на войне, по две десятины земли в собственность, и дело теперь за принятием закона. При этом летоны объяснили, что у них царь заменяет парламент.

– Ах, мой милый рыцарь, прекрасный поджигатель Иерусалима!

Товарищи не верят и глумятся. Она не позволяет дотронуться до себя. А ювелир-китаец принес кольца.

– Я, так же как вы, мой Ян, не желаю ехать в Австралию! – заявила Розалинда.

Берзинь явился на блокшиве в капитанскую каюту в вахту Пушкина.

– Жениться? Да вы что! Да вы в уме, Берзинь? У меня триста человек матросов, и только подай им пример. Да все захотят жениться и на малайках, и на китайках, и на индианках. Лиха беда начать. Матросов сманивают в Канаду, в Новую Зеландию и в Индию. Всюду нужны работники. На разные острова! Наш экипаж растает из-за женщин. И наплодят детей... С кем я вернусь в Кронштадт? Нет, довольно с меня Японии! А потом: существует устав!

Пушкин обратился к Алексею Николаевичу, который при свете фонаря читал свежую газету.