Борис Алмазов - Ермак

Разорение постигло массу людей, связанных с опальными условиями жизни, и мы видим примеры, что мучитель, казнивши своих бояр, посылал разорять их вотчины.

При таком положении дел на Руси чувство законности должно было исчезнуть. И в этот-то печальный период потеряли свою живую силу начатки общинного самоуправления и народной льготы, недавно установленные правительством. Формально многие учреждения существовали и при Иване, но его тиранством был уничтожен сам дух, оживлявший их.

Свирепые казни и мучительство многократно умножились с введением опричнины. Они коснулись всех сословий и народов, населявших Русь. Те, кто сегодня выступали палачами друг друга, наутро становились жертвами новых палачей. Доносительство и клевета наполнили страну. Народ обезумел.

И только степь и бывшее там казачество словно бы затворились от всего, что происходило в Московской державе. Вольные казаки, не утратившие кочевые привычки предков, откочевывали дальше от московских пределов, уходили с городовой службы и там, в степях, надеялись только на Бога и собственные силы.

Люди московские, утратив все имущество свое и семьи свои, бежали казаковать в Старое поле. Но уходили в степи они недалеко и пребывали там недолго, не умея прижиться к другим обычаям и непривычным условиям жизни в тогда еще племенной пестроте густо населенной степи. Они оседали на засечной линии от Курска до Рязани. Но разве не было людей, встававших против царского безумия? Быть может, тем и спасена Русь, что несть такой стихии, против которой не поднялся бы хоть один человек. Был такой!

Не уступая Царю знатностью и даже родственный по обильной доле кыпчакско-половецкой крови, во всем ином будучи полной противоположностью Ивану IV, свершил свой подвиг митрополит Филипп, в миру сын боярина Стефана, Федор Колычев. Смолоду служил он в ратных и земских делах. Малолетний Царь Иван в те годы видел его и, сказывают, любил.

Вопреки обычаям времени, возможно, тяготясь страстями мира сего и желая чистоты и благочестия, Федор оставался безбрачным и в тридцать лет постригся в монахи на Соловках. Уже через десять лет он стал игуменом обители, прославленным по всей Руси под именем Филиппа. Нет в русской истории такого разумного и рачительного хозяина, как игумен Филипп. Имея достаточные личные средства, накопленный годами опыт в делах хозяйственных, Филипп созидал доныне удивляющие живущих Соловки. При нем, по его планам и на его деньги, были засыпаны на диких островах болота, прорыты каналы, расчищены заросли, приуготовлены тучные пастбища, разведено множество скота, приручены стада оленей и ради выделки кож построен кожевенный завод, усовершенствованы солеварни, построены каменная пристань, гостиницы, церкви. Монастырские крестьяне управлялись выбранными из их среды, ими самими же, старостами. Искоренено было пьянство и всякие злоупотребления, везде царил добровольный и благодетельный порядок и тишина. К Филиппу прибегали все, кто спасался грозы царской. Он же, бестрепетно, всем злодействам противостоял годами и обличал еще жестокосердие Елены Глинской — матери Ивана.

Тем удивительнее было призвание Филиппа Царем Иваном в митрополиты московские. Повинуясь приказу Царя, Филипп пришел в Москву. По дороге русские и корела и прочих языков люди толпами стекались к нему под благословение, моля о заступничестве.

При представлении Царю Филипп просил отпустить его назад в Соловки. Сие имело вид обычного смирения, и бояре с епископами совокупно, по обычаю, стали уговаривать Филиппа, и тут он заговорил речами, коих на Москве не слыхивали, разве что тайно читали такие слова в письмах тех, кто смог убежать в Литву. Открыто принялся он укорять епископов за то, что они, видя поступки Царя, не обличают его и не говорят правды.

— Не смотрите на то, что бояре молчат! Они связаны житейскими выгодами, а нас Господь для того и отрешал от мира, чтобы мы служили истине, хотя бы и души наши пришлось положить за паству, иначе вы будете истязаемы за истину в день судный...

Тогда все поднялись на Филиппа, только иные, пораженные смелостью монаха, лишились голоса. Но, заглушая крики, непреклонный Филипп возгласил, глядя прямо Царю в глаза:

— Я повинуюсь твоей воле, но оставь опричнину! Твое дело не богоугодное. Сам Господь сказал: «Аще царство разделится — запустеет!» На такое дело нет и не будет тебе нашего благословения.

Царь повторил обычную свою выдумку, то ли веруя в свои измышления, то ли лукавя: