Евгений Сухов: Тайная любовь княгини

Уже не в силах совладать с собой, Иван Федорович скинул охабень, [8] Охабень — кафтан с четырехугольным отложным воротником и длинными рукавами. бросив его подстилкой на жесткую кровать, и жадно потянулся пересохшим ртом к упругим грудям великой княгини.

Государь Василий Иванович слыл охотником искусным. Редко возвращался он с охоты без богатой добычи, а настреляв лишь дюжину зайцев, день считал неудачным и добычу раздавал довольной челяди.

Великий князь уже третий час сидел в засаде. В государевой власти было окружить лес расторопными загонщиками, которые, покрикивая и гремя трещотками, прошлись бы через хвойные заросли и вытолкнули бы зверя прямо под стволы охотничьих пищалей. Умелые сокольники могли бы уток согнать с поднебесья и направить крикливую тучу прямо на государевы стрелы. Многоопытные медвежатники сумели бы обнаружить лежанку хозяина леса, и Василий Иванович, с рогатиной в руках, мог бы смутить покой лесного воеводы. Но великий князь всея Руси решил положиться на волю провидения господня, ожидая, что зверь сам выйдет к тайнику.

Однако лесная тропа долгое время оставалась пуста, и лишь однажды поляну плутовато перебежала рыжая косуля.

Василий Иванович стал уже подумывать о том, что зря положился только на божью милость, как вдруг на поляну вышел огромный лось. Его рога больше походили на соху, какой рачительный крестьянин вспахивает озимое поле.

Толстая шкура зверя несла на себе следы многих поединков, кривые шрамы заросли бурой шерстью, и только на самой морде зияла плешь.

Остановился лось, повел крупной головой, словно ожидая кого-то увидеть, и нетерпеливо ковырнул копытами, выдрав из земли пук травы.

— А лось-то непростой, Василий Иванович! — отметил Овчина-Оболенский. — Глянь на рога, какой-то кузнец их в золото приодел.

Лось и впрямь был золоторогим, словно на лбу его разместилась княжеская корона.

Выглянуло из-за туч солнце, и рога, отразив его лучи, на миг ослепили государя.

— Ишь ты, как ярок, — подивился Василий Иванович чудному зрелищу, опустив пищаль. — Кто же ему такую корону подарил?

— Это Михаил Глинский постарался, — отозвался Иван Федорович. — Он тут с племянницей зимой проезжал, когда на него волки напали. Думал — разорвут. А тут из леса сохатый вышел. Не поверишь, государь, все зверье рогами пораскидал. Потому князь велел лося изловить и рога его золотом изукрасить, чтобы охотники издалека видели и тронуть не смели. А ежели кто пойдет на бесчинство, обещал живота лишить.

— А с какой такой племянницей Глинский ехал, уж не с Еленой ли?

— С ней самой, государь.

Василий Иванович неспроста таился в засаде. Полагаясь на божий суд, он решил — если выйдет к тропе лось, значит, быть в недалеком будущем свадьбе, если ожидание станет напрасным — холостым будет жить целый год.

— Иван Федорович, — строго глянул на князя государь, — сватом моим будешь?

Овчина-Оболенский расположился на пне, неровный срез которого оказался неудобен для седалища, но князь решил терпеть, опасаясь одним своим неосторожным движением нарушить безмятежность зверя.

А лось, не подозревая о близком соседстве, толстыми губами рвал сочную зелень.

— Василий Иванович, за честь великую сочту. А в невесты кого метишь?

— Елену Глинскую.

— Вот как! — не сумел скрыть удивления князь.

Следом за сохатым из чащи вышли три лосихи и, утопая по самое брюхо в многотравье, покорно приблизились к великану. Они терлись боками о его морду, беззастенчиво ластились к самцу и напоминали обычных баб, добивающихся мужниной ласки.

Василий Иванович вдруг вскочил, неожиданным своим появлением нарушив тайну свидания лесного великана и его подруг, а потом, набрав в грудь поболее воздуха, засвистел, вложив в этот свист всю государеву душу.

Лось поднял голову, тревожно поводил ушами. Некоторое время его огромные, слегка выпуклые глаза как бы с укором взирали на возмутителя спокойствия, и наконец он нехотя побежал в чащу, увлекая за собой самок.

Чернобожий лес находился в пятнадцати верстах от Москвы, но, несмотря на близость к городу, он был нелюдим. Редкий путник отваживался побеспокоить его своим присутствием. Лес был темен, его густые заросли не могла пересечь ни одна тропа, и дороги опасливо сворачивали в сторону, едва столкнувшись с разросшимися кустами.

Лес был угрюм и страшен, как языческий Чернобог, чей храм когда-то возвышался на вершине горы.