Евгений Сухов - Тайная любовь княгини

Никто не бранился, все называли друг друга по имени-отчеству и скорбно вздыхали.

Сидения не было и в этот день, но московские дворяне расходиться не спешили. Каждый из них уже мысленно отпел Елену Васильевну и думал о том, какое пожалование получит после ее кончины, сколько будет роздано милостыни на ее похоронах и какой кафтан надеть во время отпевания.

На пятый день своей болезни великая княгиня появилась на людях. Она уверенно ступила на Постельное крыльцо, а потом прикрикнула на онемевшую от удивления челядь:

— Что же вы застыли, холопы? Или государыню свою не признаете? А может быть, другого хозяина уже для себя подыскали? Нет? Ну так шибче поклоны кладите! Шибче! Вот так! Ниже. Еще ниже шеи сгибайте! Смотрю, совсем ваши спины занемели!

И Елена Васильевна с размаху опустила трость на плечи стоявшего рядом мужика.

— Слетелись воронами на мою погибель. Все ждете, когда я помру! Только рано вы меня хороните! А теперь ступайте с крыльца прочь!

Служивые люди, путаясь в полах шуб, попятились с Постельного крыльца.

Елена Васильевна некоторое время наблюдала, как дворяне проворно протискивались через узкие врата, а потом, повернувшись к Ивану Овчине, устало произнесла:

— Опьянил меня вольный воздух, милый мой Ванюша. Теперь в покои хочу, на постелю. Будь со мной рядом.

— Как скажешь, Елена Васильевна, — отвечал конюший, стараясь в низком поклоне спрятать печаль. — Ты обопрись об меня, матушка. Вот так! Крепче держись.

Государыня неторопливо ступала по коридору, и мягкий пушистый ворс глушил ее шаг.

— Тяжко мне, Иван Федорович, неужно помру?

— О чем ты говоришь, Елена Васильевна? Хворь твоя невеликая, день-другой пройдет, и ты будешь бегать пуще прежнего.

— Думается мне, Иван Федорович, сглазили меня недруги… А может, отравили?

Они вошли в Опочивальню.

Конюший поднял великую княгиню на руки и осторожно, словно опасался, что Елена может расшибиться о мягкие покрывала, положил ее на мягкую постелю.

— А ты девка смышленая, — похвалил за обедом Василий Шуйский свою племянницу.

Боярин любил копченого вепря, особенно если он был приправлен доброй порцией красного перца и хорошо просолен. Василий Васильевич предпочитал его с тонкими дольками репчатого лука, разложенными на огромный кусок хлеба с маслом.

— А то как же, дяденька. Сделала все, как ты велел.

— На-ка, возьми вот этот перстенек. — Боярин снял с безымянного пальца яхонтовый камень в золотой оправе. — Он от сглаза спасает и дурноту из сундука убирает. Если и был на тебе какой грех, девка, так этот камень все на себя примет.

— Дядя Василий, ты же о свадебке с рындой глаголил. Не шутковал ведь?

Василий Васильевич хитро глянул на боярышню. Аграфена — девка видная, единственное, что ее портило, так это несусветно широкие плечи, которые сделали бы честь любому витязю.

— Не шутковал, Аграфена. А только сначала нужно дождаться кончины великой княгини, а вот тогда уже и за свадебку. А девка ты дородная, против твоих прелестей ни один молодец устоять не сможет. А ежели обнимать начнешь, так и задушишь запросто. Мужик, он крепкую ласку любит. А ты кушай, Аграфена, тебе перед свадебкой силы надобно набраться. Эй, стольники, чего застыли? Подайте моей племяннице кусок вепря.

Всю неделю в слободах и церквах шла служба. Черные и белые священники денно и нощно пели псалмы на выздоровление Елены Васильевны и так яростно кадили, что благовонный ладан выходил из дверей густым дымом, словно в лютый пожар.

Елена Васильевна и вправду была плоха. Она не поднималась с постели и без конца просила клюквенного киселя. Сенные боярышни неотлучно находились при великой княгине. Здесь же был и Овчина-Оболенский.

Иван Федорович ведал о том, что государыне не прожить и недели. Немецкие лекари, глянув на язык Елены Васильевны, только развели руками и поведали о том, что болезнь уже проникла вовнутрь. И теперь самое лучшее лекарство для государыни — это покой и сон. Возможно, тогда она умрет на один день позже.

Князь держал ладонь государыни в своей руке и чувствовал, что пальцы ее остывают с каждой минутой.

— Сына позовите, — прошептала Елена Васильевна. — Увидеть его хочу… в последний раз.

— Чего застыли, девки? — прикрикнул Иван Федорович на боярышень. — Или воля государыни для вас не указ?

У самого изголовья постели в золоченом подсвечнике полыхали витые свечи, блики от них падали на мраморное лико государыни. Взгляд Елены Васильевны стал немигающим.