Евгений Сухов - Тайная любовь княгини

Детину повалили на пол, запихали в рот ворох тряпья, а потом пинками спровадили во двор.

Всех нищих тут же свели на площадь, раздели донага и крепко угостили плетьми, а потом, связав между собой крепкой веревкой, погнали из города ворохом крапивы.

— Правды я хочу, государыня-матушка, — жалился именитый боярин Иван Васильевич Шуйский. — Вот ты своими верными холопами пренебрегаешь, опалу беспричинную на их головы кладешь, а неверных людишек вокруг себя держишь.

— О ком ты говоришь, князь? — дрогнули брови Елены Васильевны, и на гладком челе обозначилась едва заметная черточка.

— Ведомо о ком… о боярине Овчине!

Получив сообщение от брата Василия о тайном ребенке Ивана Оболенского и Соломонии, Иван Васильевич Шуйский стал готовиться к разговору с великой государыней. Он продумал каждое свое слово, выверил всякий жест и даже надушил усы благовониями, чтобы от него исходило тонкое дыхание полевых трав.

Голову решил он обрить наголо, зная, что Елена Васильевна не терпит кустиков седых волос, и даже пригласил к себе известного московского брадо-брея, приветив его сперва ковшом малиновой настойки.

Мастеровой был искусен не только в бритии голов, славился он еще и великой любовью к бражничанью. Опустошив домашние запасы боярского вина и испробовав значительную часть настоев в подвалах хлебосольного князя Шуйского, брадо — брей принялся за работу.

— Ты бы, боярин, шею пониже наклонил. — Мастеровой густо накидал пены на голову Ивана Шуйского.

— Что-то у тебя руки дрожат, — опасливо озирался Иван Васильевич на лезвие бритвы.

— Ты на руки, боярин, не смотри, ты в работе меня испробуй, — убежденно заверил детина.

Брадобрей работал быстро и умело, сбрасывая седые княжеские локоны вместе с обильной пеной прямо на пол. Когда половила головы была выбрита, мастеровой взял ковш белого вина и выпил его в один присест. После чего заявил:

— Кожа у тебя дрянь, боярин, больше на птичью похожа. Брею я тебя, а мне кажется, что гуся выщипываю.

— Ты бы язык попридержал, ежели розог не хочешь.

— А ты, Иван Васильевич, шеей бы не дергал, иначе кровищей изойдешь. Эх, едрит твою! Дрянь у тебя башка, боярин, — в который раз произносил мастеровой. И всякий раз это звучало так весело, будто он нахваливал князя за проявленную удаль. — Эх, крепка у тебя наливка, а в нос так дает, что все сопли вышибает. — Брадобрей зажмурился и что есть силы чихнул на блестящую макушку боярина.

После бритья Шуйский расплатился гривенником, но, всмотревшись в бритый череп, увидел два легких пореза и подумал, что лучше было бы наградить нерадивого брадобрея трехдневным сидением в подвале.

— В чем ты обвиняешь Ивана Федоровича? — после продолжительного молчания вымолвила государыня.

— А в том, матушка, что обманывает он тебя во всем. А ты доверчива, как дите неразумное, веришь каждому его слову, а он между тем государеву измену творит.

— Дальше говори, боярин, а то повелю палачам язык из тебя вытянуть.

— А дело вот в чем, Елена Васильевна, — полюбовницу Иван Федорович имеет.

Великая княгиня утром принимала именинные калачи, и сейчас они возвышались на столе огромной горой, едва ли не скрывая от нее самого Ивана Васильевича Шуйского, и только суеверие удерживало государыню, чтобы не пульнуть в того сытной сдобой.

Елена Васильевна подняла глаза на боярина и вопрошала:

— И как же зовут полюбовницу князя?

Иван Шуйский среди многих калачей сумел разглядеть подарок и от Шигоны-Поджогина — только его супруженица, известная мастерица на всю Первопрестольную, могла выпекать такие чудные хлеба. По форме калач напоминал подкову, тем самым суля государыне многие лета, сверху хлеб полит яичной глазурью и обильно посыпан маком, а дух от него стоял такой сытный, что Передняя великой княгини напоминала дворцовую пекарню. К тому же он был еще и с тмином, запах которого боярин особенно уважал.

Князь почувствовал тяжелый приступ чревоугодия и изо всех сил старался не смотреть на подношение дворецкого.

— То Соломонида Юрьевна, государыня.

— Первая супруга Василия Ивановича? — Великая княгиня не сумела скрыть удивления.

— Именно так, Елена Васильевна. А еще у Соломониды младенец имеется… И все поговаривают, что сие чадо — наследник московский.

В Передней комнате было сильно натоплено, и боярин Шуйский чувствовал, как пот обливает свежие порезы на его бритом лбу. И Шуйский в который раз пожалел, что не отлупил пьяницу-брадо-брея.