Евгений Сухов - Тайная любовь княгини

— Вот как? А мне сказывали, что он животом мучается.

Дворецкий пошел пятнами, осознав ошибку.

— Только ты бы не серчала на боярина, государыня. Нынче плох он был и все чертей кликал. А ведь они только того и дожидаются. Их едва поманишь, как они тут же начнут душу мутить, а потом и вовсе со света сживут.

— Проводи меня к Ивану, — распорядилась государыня.

— Слушаюсь, матушка. — Дворецкий норовил взять великую княгиню под локоть, стараясь навязчивым обхождением вымолить себе прощение. — Ты бы не спешила, Елена Васильевна. Плотник наш ступеньки неровные сострогал, как бы тебе не расшибиться.

— А вы, бабы, здесь постойте, — сурово глянула на мамок государыня. — Без вас управлюсь.

Матерая вдова легко поднималась по лестнице, и края ее накладной шубки быстро скользили по ступеням.

— Матушка, подкладку атласную замараешь, — догнала Елену сенная боярышня Матрена. Эта девка была любимицей государыни. Великая княгиня не расставалась с ней ни во время богомольных шествий, ни в тихих прогулках по вечернему саду и только ей одной доверяла расчесывать свои русые, слегка вьющиеся волосы.

Обернулась государыня.

— Пошла прочь!

Овчина-Оболенский даже не поднялся, когда великая княгиня Елена вошла в спальную комнату. Глянул из-под густых бровей на высокую гостью и спросил:

— Чем же мне тебя потчевать, Елена Васильевна? Белого вина уже не сыскать, а брагу… твой велико — княжеский желудок не сдюжит.

— А ты налей, — неожиданно согласилась Елена Васильевна. — Может быть, мужицкий напиток мне по нраву придется.

— Смела ты, матушка-государыня, — протянул конюший.

Иван Федорович с тоской подумал о том времени, когда Елена Васильевна без него не могла сделать и шагу, а сейчас она помыкала Боярской Думой так же уверенно, как пастух бессловесным стадом. Даже на пирах она научилась смеяться над ядреными мужицкими шутками.

Брага оказалась густой, липкой и настолько мутной, что невозможно было разглядеть дно чаши. Елена Васильевна осторожно подняла со стола питие и, преодолевая отвращение, поднесла ко рту. Конюший с интересом наблюдал за тем, как великая княгиня поглощает напиток глоток за глотком. Когда сосуд опустел, государыня осторожно заметила:

— Не великокняжеский напиток.

— Зато в голову шибко бьет. С чем же ты пришла, матушка? Дело какое спешное имеется… аль соскучилась?

— Дерзок ты, боярин. Перед тобой не девка из корчмы, а государыня московская!

— Не слепой… вижу! — разлепил оплывшие глаза боярин. — Только и ты меня, государыня, пойми, не до поклонов мне нынче.

— А может, и не до службы?

— Вон как ты заговорила, Елена Васильевна. Смотрю, что окрепла ты на московском дворе. Даже Шуйские с Кубенскими тебе в рот заглядывают. А только я за службу свою не держусь. Ежели скажешь уйти со двора, так мешкать не стану! — все более трезвел Иван Овчина.

— Не скажу я этого, Ванюша, нужен ты мне, — присела рядышком великая княгиня.

— Не государыней тебя видеть хочу, Елена, а бабой обыкновенной, — признался конюший. — Такой, когда впервые тебя познавал. Помнишь ли? Не позабыла?

— Разве такое забудется, Ваня, — сладко улыбнулась великая княгиня.

— А ежели не позабыла, тогда зачем меня заставила клятву нарушить?

— А пошто ты клятву без моего ведома давал и от моего имени?

— Я всегда считал, Елена Васильевна, что мы с тобой заединщики.

— Прежней быть, Иван Федорович, я не смогу. Иная у меня доля, я — мать русского государя и матерая вдова. А потому повелеваю тебе: ежели ладить со мной хочешь, — чуть понизила голос Елена Васильевна, — казни государевых изменников, а потом можешь прийти в великокняжеские покои и взять меня как бабу обыкновенную. Ждать тебя буду. А теперь пойду я, душно у тебя в горнице и смрадом пахнет.

Сторонников князя Андрея старицкого повязали на следующую ночь. Дружинники ходили по дворам, прилюдно зачитывали указ московской государыни, а потом, заломав руки хозяину дома, волокли его к телеге.

К утру Боровицкая башня была полна горемычных, а заспанный глашатай с Лобного места известил о том, что мятежники и сторонники старицкого князя будут пытаны и казнены торговой казнью.

А вечером на площадь вывели первых мятежников. В рваной одежде, с опухшими губами, они все казались на одно лицо, даже походки у них были одинаковые — колодники едва волочили ноги, и чугун злорадно позванивал на их стопах.

Первым казнили князя Андрея Палецкого.