Александр Дюма-сын - Дама с камелиями

Изможденный нравственным потрясением, я не в силах был двигаться. Беспокойство, ночная прогулка, неожиданная новость подкосили меня. Отец воспользовался этой полной расслабленностью и получил мое формальное согласие поехать с ним.

Я обещал все, что он хотел. Я был не в силах спорить и нуждался в сильной поддержке, чтобы продолжать жить после того, что случилось.

Я был счастлив уже тем, что отец хочет поддержать меня в таком горе.

Помню только, что в тот же день, часов в пять, он усадил меня в почтовую карету. Не сказав мне ни слова, велел уложить мои вещи, привязать сундуки сзади кареты и уехал вместе со мной.

Я понял, что сделал, только тогда, когда город исчез из моих глаз и пустынная дорога напомнила мне о пустоте в моем сердце. Слезы снова полились у меня из глаз.

Отец понял, что даже его слова не могут меня утешить, и дал мне выплакаться. Он не произносил ни слова, только изредка пожимал мне руку, как бы напоминая, что рядом сидит друг.

Ночью я спал. Мне снилась Маргарита. Я внезапно проснулся, не понимая, почему я в карете. Потом я вспомнил все и уронил голову на грудь.

Я не решался заговорить с отцом, боялся, что он мне скажет: «Ты видишь, я был прав, когда не верил в любовь этой женщины».

Но он не воспользовался своим положением и за всю дорогу до С. ни разу не заговаривал о том событии, которое заставило меня уехать.

Когда я здоровался с сестрой, я вспомнил слова из письма Маргариты, относившиеся к ней, но мне было ясно, что, как ни хороша была моя сестра, она не могла меня заставить забыть любовницу.

Начался сезон охоты, отец думал, что это может меня развлечь. Он устраивал охотничьи прогулки с соседями и знакомыми. Я участвовал в них без отвращения, но и без увлечения, с тем равнодушием, которое было так характерно для меня со времени моего отъезда.

Мы загоняли дичь в сеть. Меня ставили на пост, рядом со мной лежало незаряженное ружье, и я мечтал. Я смотрел на плывущие мимо облака и давал полную свободу мыслям. Время от времени какой-нибудь охотник окликал меня и показывал зайца в десяти шагах.

Все эти подробности не ускользали от внимания отца, и его не обманывало мое внешнее спокойствие. Он отлично понимал, что, несмотря на мое подавленное состояние, у меня должен наступить сильный, может быть, даже опасный перелом. Стараясь не давать мне этого заметить, он прилагал все усилия, чтобы меня развлечь.

Моя сестра, конечно, не была посвящена во все эти события и не понимала, почему, такой веселый прежде, я стал теперь задумчив и печален.

Иногда, застигнутый врасплох в своей печали беспокойным взором отца, я брал его руку и пожимал ее, как бы безмолвно прося прощения за неприятность, которую я помимо своей воли ему причинил.

Так прошел месяц, но больше я не мог этого выносить.

Воспоминание о Маргарите меня постоянно преследовало. Я слишком любил эту женщину, чтобы вдруг она стала мне безразлична. Мне нужно было или любить, или ненавидеть ее. Но прежде всего, какое бы чувство я к ней не питал, мне нужно было сейчас же, немедленно ее увидеть.

Это желание родилось во мне и утвердилось со всей силой, на которую способен долго бездействовавший организм.

Мне необходимо было видеть Маргариту не когда-нибудь в будущем, не через месяц, не через неделю, а на следующий день после того, как у меня явилось желание, и я сказал отцу, что поеду по делам в Париж, но скоро вернусь.

Без сомнения, он угадал причину, побудившую меня уехать, потому что настоятельно просил не ездить, но, увидев, что неисполнение этого желания при моем тогдашнем состоянии могло иметь для меня роковые последствия, поцеловал меня и просил почти со слезами на глазах вернуться поскорей.

Я не спал всю ночь в дороге.

Что я буду делать по приезде? Я не знал, но прежде всего мне нужно было отыскать Маргариту.

Я пошел к себе на квартиру переодеться и, так как стояла прекрасная погода и еще не было поздно, отправился на Елисейские поля.

Через час я увидел еще издалека экипаж Маргариты. Она выкупила своих лошадей, и выезд был все тот же, но самой ее в карете не было.

Едва только я это заметил, как оглянулся кругом и увидел Маргариту, шедшую пешком, в сопровождении незнакомой мне женщины.

Проходя мимо меня, она побледнела, и нервная улыбка исказила ее лицо. Что касается меня, ужасное сердцебиение сотрясало мне грудь, но мне удалось придать лицу холодное выражение, и я сухо поклонился своей прежней любовнице, которая вскоре догнала экипаж и села в него с подругой.