Бенито Гальдос - Трафальгар

– Больше не могу; сейчас взорвется порох в моей черепушке. Принеси-ка мне воды, Габриэль.

Я бросился за водой, и, когда принес, он с жадностью выпил ее. Казалось, вода придала ему новые силы; мы снова принялись заряжать пушку, как вдруг оцепенели от неописуемого треска и грохота. На шкафут рухнула раздробленная грот-мачта, а следом за ней повалилась и бизань-мачта. Палуба корабля утонула в груде обломков, кругом воцарился невообразимый хаос. Благодаря счастливой случайности я оказался на небольшой прогалине и отделался лишь легкой раной в голову; сперва я немного очумел от боли, а потом принялся разбирать обрывки парусов и канатов, свалившихся на меня. Матросы и солдаты морской пехоты напрасно старались сбросить в море это крошево из разбитых снастей; с этой минуты мы вели огонь по неприятелю лишь с нижних батарейных палуб. Кое-как я выбрался из-под обломков и стал разыскивать Марсиаля, но нигде не мог найти его; взглянув на капитанский мостик, я не увидел там капитана. Тяжело раненный обломком мачты в голову, он упал без сознания, и два матроса немедленно унесли его в каюту. Я бросился за ними, и тут осколок ядра вонзился мне в плечо. Страшно перепуганный, я вообразил, что получил смертельное ранение и что мне пришел конец. Но, несмотря на испуг, я все же проник в каюту, где и упал без сознания, так как потерял много крови. Сквозь обморок я слышал канонаду второго и третьего дека; а потом вдруг раздался неистовый вопль:

– На абордаж… пики… топоры!

Потом в голове у меня все смешалось, и я уже не мог различить человеческие голоса в несусветном шуме и гаме. Сам не понимаю, как в этом полубредовом состоянии я вдруг ясно осознал наше полное поражение; все офицеры собрались в кают-компании, чтобы капитулировать; также мне припоминается, если это не плод моей разгоряченной больной фантазии, что я слышал со шкафута возглас: «„Тринидад“ не сдается!» Несомненно, то был голос Марсиаля, если на самом деле кто-то выкрикнул тогда эти слова. Я очнулся и увидел дона Алонсо, лежащего ничком на диване в каюте; он в отчаянии сжимал руками голову, совсем позабыв про свою рану. Я подошел к нему, и несчастный старик, не зная, как излить свое безутешное горе, по-отечески обнял меня, словно мы с ним находились на пороге смерти. Во всяком случае, он, по-моему, собирался умереть с горя, ибо рана его не представляла никакой опасности. Я, как мог, утешил его, заверив, что если сражение было проиграно, то отнюдь не из-за того, что я из своей пушки убил слишком мало англичан, и пообещал, что в следующий раз мы будем более счастливы, – жалкие доводы, которые не могли его успокоить. Выйдя на палубу за водой для моего хозяина, я увидел, как спускают наш флаг, который трепыхался на гафеле, жалком остатке от рангоута, вместе с обломком бизань-мачты, еще торчавшем над кораблем. Весь простреленный и изорванный, славный флаг, знак нашей чести и доблести, под которым мы сражались, был спущен, чтобы уже никогда больше не взвиться ввысь. Нет более выразительного символа сломленной гордости, поруганной славы, полного разгрома, чем спуск желто-алого флага, когда он никнет, подобно заходящему солнцу. И настоящее солнце, клонясь на закате того печального дня, осветило своими печальными лучами наше поражение. Пушечная пальба стихла, и англичане захватили побежденный корабль.

Когда всеобщее смятение несколько улеглось и душу охватило чувство сострадания и леденящего ужаса пред лицом столь огромного несчастья, глазам оставшихся в живых предстала картина величественной гибели корабля. До тех пор все помышляли лишь о своем спасении; но когда смолкли пушки, стали ясно видны огромные разрушения корабля, который медленно оседал в воду, угрожая потопить всех нас, живых и мертвых, в морской пучине. И едва на палубу вступили англичане, единый клич вырвался из уст наших моряков…

– К помпам!

Все, кто мог, бросились к помпам и с жаром принялись за дело, но несовершенные приспособления откачивали намного меньше воды, чем ее поступала в корабль. Вдруг душераздирающий крик заставил нас вздрогнуть от ужаса. Я уже говорил, что раненых перенесли в последнее убежище – кубрик, так как он находился под ватерлинией и был вне обстрела. Вода быстро заполнила кубрик; несколько моряков доползли до люка и, высунувшись, крикнули: