Бенито Гальдос - Трафальгар

Затем разговор перешел на излюбленную тему: выйдет или не выйдет эскадра в море. Старый моряк в пространных выражениях высказал свои мысли, суть которых надолго запечатлелась в моей памяти. Впоследствии, сопоставив их с историческими событиями и датами, я смог доподлинно восстановить их, уточнив и восполнив.

– Французский адмирал, – сказал в тот вечер Чуррука, – не зная, какое принять решение, и желая как можно скорее предать забвению свои прежние проступки, – с тех пор как мы пришли сюда, помышляет о незамедлительном выходе в море и встрече с англичанами. Восьмого октября он направил Гравине депешу с пожеланием собрать на борту «Буцентавра» военный совет и обсудить все необходимые вопросы. И Гравина прибыл на совет в сопровождении генерал-лейтенанта Алавы, командующих эскадрами Эскамьи и Сиснероса, бригадира Галиано и меня… От французского флота присутствовали адмиралы Дюмануар и Магон и капитаны Косму, Мэсграль, Вильегри и Приньи.

Как только Вильнев заявил о своем желании покинуть бухту, мы, испанцы, все как один выступили против. Загорелся жаркий спор. Алкала Галиано позволил себе довольно крепкие выражения в разговоре с адмиралом Магоном, и дело окончилось бы дуэлью, если б мы их не помирили. Наше сопротивление весьма огорчило Вильнева, и в пылу спора он также допустил крепкие выражения, на которые, в свою очередь, не менее крепко ответил Гравина. Достойно удивления, что эти господа так рвутся в море на поиски могущественного врага, когда в сражении у Финистерре они покинули нас на произвол судьбы и не дали одержать победу. Я привел на совете и другие доводы, такие, как наступление осени и выгоду пребывания в бухте: ведь неприятель будет вынужден блокировать нас, а на длительную блокаду он неспособен, особенно если придется осаждать еще Тулон и Картахену. Как нам ни горько, но необходимо признать превосходство английского флота в вооружении и снаряжении кораблей, и особенно в том единстве, с каким взаимодействует вся их эскадра. Мы, с нашими в основном плохо обученными экипажами, с плохим вооружением, руководимые нелюбимым, восстановившим всех против себя командующим, тем не менее могли бы организовать действенную оборону в закрытой бухте. Но нам придется во всем подчиниться Наполеону – ведь Мадридский двор слепо повинуется ему, – отдать в его распоряжение всех моряков и все корабли. И, несмотря на подобную рабскую покорность и наши жертвы, он до сих пор не дал нам настоящего адмирала. Мы можем выйти в море, если на этом так настаивает Вильнев, но в случае катастрофы пусть нам послужит оправданием несогласие с необдуманным планом командующего союзной эскадрой. Вильнев в отчаянии; повелитель сурово отчитал его, а весть об отставке толкает адмирала на величайшие безумства; победой или смертью надеется он в один день восстановить утраченную репутацию.

Так говорил друг дона Алонсо. Его слова произвели на меня неотразимое впечатление, хотя в то время я еще был, совсем мальчишкой. Много лет спустя, читая страницы истории, посвященные этим великим событиям, я нашел конкретные подтверждения всему, чему я был свидетелем, и поэтому могу поведать о них с достаточной достоверностью.

Когда Чуррука ушел, дон Алонсо и донья Флора наперебой принялись расхваливать его. Особенно превозносили они экспедицию в Центральную Америку, совершенную им для составления морской карты. Заслуги Чурруки, как ученого и моряка, по их словам, были настолько велики, что сам Наполеон преподнес ему особый подарок и осыпал его всевозможными благодеяниями. Но оставим на время знаменитого моряка и вернемся к донье Флоре.

После двухдневного пребывания в ее доме меня постигло новое несчастье, и заключалось оно в том, что молодящейся старушке взбрело в голову, будто я чрезвычайно подхожу к роли пажа. Она то и дело гладила и ласкала меня, а узнав, что я тоже отправляюсь в эскадру, несказанно огорчилась и принялась сетовать, как горько ей будет, если я потеряю руку, ногу или еще что-нибудь, а то, не дай бог, и самую жизнь. Меня крайне возмутило столь антипатриотическое поведение доньи Флоры, и я даже, помнится, сказал ей несколько пылких, воинственных фраз. Мои слова так понравились старухе, что она, желая сделать мне приятное, надарила кучу сластей.

На следующий день она велела мне почистить клетку с ее любимым попугаем, необычайно сообразительной птицей, разглагольствовавшей на манер проповедника. Он вечно будил нас по утрам выкриками: «Британский пес! Британский пес!»